Лев Пирогов - Упирающаяся натура
Что мы знаем о возвращении из народа? Кучу историй. И все они какие-то… предсказуемые. Стал строить школу, крестьяне разворовали доски, а чтобы скрыть покражу, недостроенную школу сожгли. Плюнет благодетель и живёт дальше как жил. (См. рассказ гр. Толстого «Утро помещика».) А коли вернулся из народа ни с чем, считай и хождения не было, — по плодам, а не по намерениям людей судят.
Почему-то мне интереснее думать об обратном явлении, более массовом и менее рекламируемом — о хождении ИЗ народа.
Одной из первых памятных историй об этом был очерк Алексея Писемского «Питерщик» (1856 год). Краткое содержание: крестьяне, много времени проведшие в столице на отхожих промыслах или в людях, по возвращению домой начинают «задумываться». Крестьянская обыденная жизнь им в тягость, всё валится из рук; хозяйство хиреет, и заканчивается всё это для них крайне плохо. Мораль: сиди дома, не гуляй, поманит — обманет.
И хоть на самом деле от хождения «из народа» случаются Ломоносовы и Шукшины, но очень уж редко. Эти случаи малоинтересны искусству, потому что нетипичны, напоминают фантазию, а искусство, будучи фантазией, страсть до чего не любит себе об этом напоминать.
Кстати, у Шукшина есть замечательный рассказ о том, как не любит народ, когда в него «ходят». К деревенской старухе приехал на побывку сын — кандидат наук. Взбудоражив всю деревню, подкатил на такси, привёз в подарок электрический самовар и почему-то деревянные ложки (вроде как стеклянные бусы), в общем, нехорошо приехал, нескромно. И мужики инстинктивно этому воспротивились. (Им-то на такси не ездить. Им лучше не вспоминать о том, что жить можно по-другому, для мужика это смерти подобно, он от этого начинает «задумываться».) Вот и снарядили местного болтуна, чтобы тот кандидата «срезал». Он срезал (в их глазах), и стало мужикам легче: не больно-то, выходит, кандидат настоящий. А если кандидат не настоящий, то и такси не настоящее, — можно не париться.
Помните, как говорила в «Идиоте» генеральша Епанчина: вся эта Европа — одна фантазия, и мы в ней — одна фантазия…
Одна из самых пронзительных историй о хождении из народа — фильм «Мимино». Из горного села — аж в «Европа-центр», но о чём же мечтает гордый грузинский лётчик на пике карьеры?.. Обратно в горы из самолёта выпрыгнуть. (Данелия даже снял такой вариант концовки — как Мимино выпрыгивает, но из фильма убрал, чтоб не получилось пошлого хеппи-энда.)
…Чтобы не перебирать примеры до бесконечности, вспомним, что инвариантом истории о хождении из своего в чужое является притча о блудном сыне. Ушёл от отца, чтобы его в итоге понять. Отец мешал и был ненавистен, пришлось от него уйти, чтоб издалека принять, полюбить и попросить прощения.
И вот тут-то становится понятен смысл хождения в народ. Уйти в народ — значит раствориться в народе. Не изменить, а понять его, примириться с ним. А если ходокам не этого хочется, значит, лучше дома сидеть. Не искушать ни себя, ни «больших сих». Говорят, если не можешь что-то изменить, старайся это возглавить. Идея хождения в народ выражает стремление возглавить его, но тем самым косвенно признаётся, что изменить народ невозможно.
Не мы его проектировали.
А вот самим измениться по итогам неудачной попытки (мы-то в отличие от большого народа весьма лабильны) — это не помешает.
Мораль проста. Те, кто собираются ходить в народ, думают, что это они его для прорастания подготавливают, а на самом деле — себя.
Не вижу ничего страшного в том, что на месте «креативного класса» и «нижнего господского слоя» у нас всё же образуется своя (не заёмная у книжек столетней давности) интеллигенция. Ведь без неё и народа-то никакого нет. Так только, население, популяция. Нечто безъязыкое, без цели и без истории, ноумен, вещь в себе.
Удивительно ли, что родное правительство с людьми как с неразумной популяцией обращается? Народа-то у нас нет, потому нет интеллигенции — нет переводчика, который бы обнаружил и другим объяснил, что эти кузнечики в траве не просто так, не для красоты чирикают.
А вот что будет удивительно, так это если в результате нашей «стратификации», которую мы сегодня воспринимаем как огромную неприятность (как же: в единстве сила, разделение — зло!), у нас как раз народ на месте популяции и образуется.
Не потому, что его «просветят», нет. Просто не всегда разделение — зло. С него ещё и мир творить начинают (свет — от тьмы, хлябь — от тверди). Единое и неделимое — это Хаос, а там где появляются части, между ними возникает Космос, порядок. Не этот ли космогонический процесс зарождается на наших глазах?
Вот так живёшь себе, в ус не дуешь, а тут — бах, и становление нации.
Совесть как ресурс
Надо писать о важном. О том, что реально волнует людей.
А что сегодня их реально волнует?
Вот у нас в подъезде — я знаю, в нашем подъезде людей волнует, куда делись 206 тысяч рублей, снятые со счёта председателем товарищества собственников жилья.
А шире?..
Выхожу на улицу, с пытливым ужасом вглядываюсь в лица жителей Северного округа столицы. Какие-то непроницаемые… Много раскосых, смуглых. Не то скифы, не то азиаты — поди догадайся, что их волнует.
Пятна креозота. Радиоактивный щебень. Сплющенные банки из-под «Ярпива». Наблёвано.
Абсолютно уверен, что боги, создавшие этот зыбкий и неуютный мир, были безумны и давно умерли.
То ли дело в нашем твёрдом настоящем мире идей!
Всё понятно и всё прекрасно: и демотиваторы, и подписи под ними, и юзерпики. Айне колоннен марширен, цвайне… Всех волнует понятно, что: Ксения Собчак и Чулпан Хаматова. Элегантный обмен мнениями. У меня тоже есть. Но воздержусь.
Настоящему мыслителю интересно не то, что думает о себе Ксения Анатольевна, и не то, что думаем о ней мы, а то, что можно подумать, наблюдая за думающими о том, что она о себе думает. Вот где зарыт главный смысл.
Почему история о том, как Ксения Анатольевна чуть было не поссорилась с Чулпан Наилевной, оказалась столь питательна для наших умов? Потому что дарит нам возможность побыть совестливее кого-нибудь из её участниц. В идеале — совестливее обеих.
Быть совестливее — это сейчас тренд такой. Очень нужный, очень важный, чрезвычайно модный — и при этом почему-то совершенно неотрефлексированный. Все делают это, но мало кто отдаёт себе отчёт в том, что именно он делает. А ведь в свете этого тренда совершенно иным видится смысл происходящих в стране событий.
Смотрите: некоторое время назад мы были совестливее Правительства. Потом стали совестливее Церкви. Мы узнали этот солёный вкус и теперь бросаемся с рычаньем на всё, что подаёт признаки жизни.
Вокруг того, что не подаёт, ходим боком, урча и нервно подрагивая, как хищники вокруг свежезарезанной туши. Кто первым набросится? Кто набросится на того, кто первым набросится?
По-научному говоря, осуществляем конкуренцию за дефицитный ресурс.
Конкуренция всегда возрастает за то, чего на всех не хватает. За корм, за самок, за места для гнездовий, за водопой. А тут в роли дефицитного ресурса — совесть. Именно её не хватает. Штуки, отвечающей на вопрос «Как надо жить».
Помнится, в советские времена с «надо» никакой напряжёнки не было. «Надо» было в избытке, на любой вкус. А потом оно вдруг исчезло. Совсем. Мы этого даже и не заметили, только поудивлялись, почему это вдруг стало совершенно невозможно смотреть телевизор, а потом — то ли удивляться перестали, то ли смотреть… Привыкли. Нам и советского запаса «надо» для жизни хватило.
Однако выросло поколение, никогда не пробовавшее этого витамина, и оказалось, что совсем без «надо» людям нельзя. Что его хочется. Что совесть — это удивительно вкусно, игристо и остро. Случайно ли молодые с таким жаром бросились на борьбу с Системой, под которую были специально выращены на мультиках про дядюшку Скруджа и роботов-трансформеров, которая от них ничего, кроме безучастности, не требовала?
Я долго удивлялся, пытал их: «Ну вот не изберут вам Путина. Тебе-то это зачем? Тебе-то с этого что?» Они мне отвечали что-то дико непрагматичное, что-то невозможно прекраснодушное, про будущее детей и жизнь в этой стране. Это СОВЕРШЕННО не вписывалось в принятые всеми нами правила жизни, поэтому я не верил. Не верил очевидному — их действительно именно это волнует. Теперь уже.
Может, это такой закон сохранения духовной энергии. Если долго обходиться вообще без совести, неизбежен бурный её прилив. Тогда «по совести» начнёшь даже в туалет ходить, а не то что на какие-нибудь там выборы.
У растений, которым не хватает света, листва тянется туда, где кажется, что его достаточно. В результате искривляется крона. У нас весь этический «нормативный дискурс» сводился к двум-трём вопросам: отношение к гомосексуалистам, отношение к трудовым мигрантам, — в общем, пресловутая толерантность: «Совесть у тебя есть? Ну вот и толеранься, терпи». И вдруг оказалось, что про совесть можно орать. Что ею можно размахивать, можно мериться, у кого больше…
