Сергей Снегов - Феномен фантастики
Разительные перемены в материально-техническом бытии познаются обычным человеком посредством информации о том, что совершается вокруг него. Каждый существует лишь в своем непосредственном окружении, видит только его, а непрерывные научно-технические и социальные революции потрясают не окружение, а весь мир. И каждый день, каждую минуту где-то совершается что-то важное, новое и, возможно, меняющее весь уклад, все возможности жизни. Новизна в происходящем становится, таким образом, чертой обычного существования. Желание поскорей — хоть сознанием — приобщиться к этой постоянно возникающей новизне превращается в непременную особенность поведения. Ненасытная жажда все умножающейся информации ныне внутренняя потребность каждого современного человека. То время, когда можно было всю жизнь прожить в сонной тиши каждодневно одинакового существования, полностью выветрилось из сегодняшних бешено мчащихся дней. От новизны когда-то отшатывались, теперь ее жаждут. Мне как-то рассказывал один крупный физик, что их, всех физиков большого института, собрал в своем кабинете в 1945 году академик Сергей Иванович Вавилов и поделился новостью:
— Раньше существовали два метода познания — дедукция и индукция. Теперь появился третий — информация. Так вот, информация требует от нас, чтобы мы все принялись распутывать новую загадку — проблему атомной энергии.
Жажда информации не ограничивается чтением газет, слушанием радиопередач, уютным отдыхом перед телевизором. Еще сильнее она проявляется в форме различных общественных бумов. Бум — внешнее проявление внутренней активности и жажды все новой информации. Читательский бум порождает производство книг миллионными тиражами с астрономически растущими ценами на них. Туристский бум становится важным источником в бюджете таких государств, как Испания, Италия, Непал. Экскурсионный бум выстраивает длинные очереди перед музеями, где всего несколько десятилетий назад лишь одинокие знатоки и любопытные бродили по залам, наполненным великими творениями искусства. Театральный бум вызывает толкотню у касс, нарождение класса людей, существующих на перепродажу входных билетов по удесятеренной цене. Бум одежды приводит в Дома моды массу зрителей, расходующих немалые денежки на то, чтобы только поглазеть на демонстрации ошеломляющих нарядов, которые никто реально не наденет хотя бы по причине их крайней экстравагантности и неудобств в ношении.
Жажда информации закономерно порождает массу технически изощренных информационных средств. Древний метод информации — из уст в уши — сменяется машинным методом. Информация становится общемассовой, механически-электронной. И, естественно, предельно стандартизованной.
Стандартизованная массовая информация приводит неизбежно к массовой культуре, столь же стандартизованной, как и оплодотворяющая ее массовая информация. Реальная наша жизнь с ее техническими и социальными революциями бесконечно разнообразна по самому существу происходящей в ней процессов, справедливо названных удивительными и фантастичными (с точки зрения наших дедов и прадедов). Но порожденная ею массовая культура бытия — стандартизована, в ней все больше теряются прежние своеобразие и удивительность. Стандартизируется архитектура — одни и те же небоскребы возводятся и в Нью-Йорке, и в Париже, и в Токио, и в Сеуле, и в Каире; древние города неумолимо теряют свое особое лицо, еще недавно казавшееся столь неповторимо оригинальным. Стандартизуется одежда — одинаковые пиджаки и брюки заполняют улицы Лондона и Кейптауна, Рима и Дели, Чикаго и Бангкока. Стандартизируется еда — во всех ресторанах всех городов мира вы сможете получить одни и те же супы и рагу, беконы и сыры, мясные отбивные и пирожные с мороженым, не говоря уже о заполонивших весь земной шар американских гамбургерах. Стандартизуется быт — в любой квартире любого города вы найдете похожие стулья, диваны, шкафы, посуду, белье. Стандартизуется даже психология, она тоже становится массовой. Она сплачивает миллионы различных людей — в одинаково мыслящую, одинаково чувствующую толпу, скорей даже стадо, а не толпу — во всяком случае, нечто одинаково ревущее в разных городах на одинаковых уличных митингах, сходках и схватках. За примерами ходить недалеко — фашисты в Германии, хунвейбины в Китае, наши недавние комсомольцы и коммунисты, а ныне столь же неразличимо стандартные демократы.
Самыми распространенными средствами массовой информации являются телевидение, газеты и радио. Но книга, думаю, и сегодня остается важнейшим средством массовой информации и главным фактором нынешней массовой культуры. Книжный бум по реальному значению своему самый значительный среди всех современных бумов. Но и он стандартизован и, стало быть, до поверхности облегчен. Во времена Ньютона и Спинозы человек, прочитавший сотню книг, уважительно считался эрудитом. Ибо прочитать книгу означало усвоить ее, изучить, а не пробежать равнодушным взглядом. Соответственно, настоящих читателей было немногим больше, чем издаваемых книг. Пушкин в письме к брату сурово выговаривает ему, что тот пустил его поэму в рукописи по рукам знакомых — кто теперь будет покупать ее, когда она выйдет книгой? Шопенгауэр в предисловии к главной своей работе — «Мир как воля и представление» — предупреждает возможного читателя, что один раз прочитать его книгу значит ничего в ней не понять, второе чтение кое-что разъяснит, но только чтение в третий раз раскроет истинную глубину его философии. Требование — вполне допустимое сто с небольшим лет назад, но очень сомнительное в нашу эпоху. В одних США, по журнальной информации, издается в год около 2000 одних романов. Всей жизни внимательного читателя не достанет на то, чтобы справиться с книжной продукцией одного года, а если брать весь мир, а не одни США, то и недельной продукции будет избыточно. Такое количество книг нельзя изучать, как в прошлом, ими нельзя духовно проникаться, их можно только пробегать глазами. Книга из предмета радостного интеллектуального общения становится чтивом — бульварным, трамвайным, послеобеденным, предсонным. Она должна щекотать воображение, а не цивилизовать сознание, заполнять пустоту в мозгах лишь видимостью чего-то интересного без значительности, либо просто снимать накопившуюся умственную усталость. По слухам, Гинденбург и Рузвельт читали одни детективы — что ж, занятие вполне приличествующее высоким представителям мира массовой культуры.
Современная фантастика, появившаяся в эпоху великих научных, технических и социальных революций, несет на себе генетические черты породивших ее родителей. А родителей у нее в отличие от общепринятых норм было не два, а даже три. Ветвь великого ствола художественной литературы, она законно числит своей прародительницей всю предшествующую художественную литературу — и, стало быть, должна оцениваться по законам этой литературы как особая разновидность искусства. Но — порождение научно-технической революции — она не может не служить зеркалом своей эпохи — своеобразным зеркалом, повторим эту выручающую в трудных случаях формулу. А трудный случай как раз и подоспел.
Наше время — эпоха массовой информации и массовой стандартизованной и облегченной культуры. Массовая культура, третья родительница современной фантастики, не могла не наложить на нее свои родимые пятна. Очень сложная проблема — генезис и характеристика того впечатляющего явления, которое называется «современная фантастика».
Главным для первой зрительной видимости эпохи НТР были великие достижения научно-технического прогресса. Фантастика постаралась пошире отразить эту зримую суть эпохи. Современная фантастика, собственно, и народилась как художественное выражение гигантского переворота в материальной базе общества. Не только рассказы, но и повести, и длинные романы избирали своими темами то специфически новое, что принесла НТР. Книги заполнялись описанием открытий, изобретений, технических переворотов и выворотов, полетов в дальнее пространство и иные времена — прошлое и, еще чаще, будущее. Даже мелкие технические изобретения безудержно вводились в повествование, иные произведения от этого превращались в слегка беллетризованные технические статьи и очерки. А для удобочитаемости сюжет обильно сдабривался лихими приключениями, чаще всего связанными с неполадками и авариями техники. Люди в таких произведениях были не личностями, тем более — не героями, только именами. Роботы, наполнявшие подобные художественные творения — для фантастического антуража, в реальном быту роботов все же пока было меньше, чем на страницах, — часто выглядели индивидуализированней, чем командующие ими люди.
И поскольку сюжеты всех подобных фантастических произведений основывались на описаниях результатов великих научных свершений, то и вся литература была поименована научной фантастикой. Несколько позже, для пристойности, в научной фантастике произвели внутреннее не то реальное разделение, не то простое переименование: научная фантастика ближнего прицела и научная фантастика прицела дальнего. Предполагалось, что в «ближней» фантастике разрабатываются сюжеты малых открытий и изобретений, и потому эта «ближняя» литература не очень-то, собственно, литературна и не очень фантастична и вообще с искусством имеет мало общего. Зато фантастика прицела дальнего трактует большие научно-технические новинки и потому устремлена в будущее — значит больше простора для фантазии, больше возможности стать искусством на простой информации. Хрен, однако, не слаще редьки.
