Яков Цукерник - Три комиссара детской литературы
Исполнителями воли этой группы без всякого сомнения являются министр Просвещения Прокофьев и министр Среднего и Высшего Специального Образования Елютин — столь грязными выглядят их деятельность в одном направлении и бездеятельность в другом, прикрытые победными отчётами на партсъездах и выступлениями в прессе, по радио и телевидению. Именно они ныне возглавляют «реформу образования» — лисам доверили перестройку курятника — то-то нареформируют! А ведь лису и курятник я из басни Крылова взял, что показывает на древность такой методики проведения реформ и перестроек, которую должны бы учитывать реформаторы нынешние. Не хотят.
Значит — сами таковы…
Выше уже сказано о памфлетности крапивинских произведений. Но всё же даже в данной трилогии, где несомненен качественный скачок в этом смысле, многое ещё остаётся как бы замаскированным, и потому мальчишка из пятого класса не поймёт того, что поймёт взрослый читатель. А Крапивин в первую очередь детский писатель, РЕБЯЧИЙ КОМИССАР, а не пишущий о детях для взрослых, как о некой экзотике «взрослый писатель». И потому не могло того быть, чтобы он не сказал о наболевшем так, чтобы именно ребята всё до капельки поняли.
Он и сказал. В повести «Колыбельная для брата».
Колыбельная для брата
Повесть эта настолько памфлетна, что пересказывать её своими словами вроде бы и ни к чему — настолько в ней всё точно сказано и настолько непрерывен памфлет, прежде прорывавшийся лишь местами.
Действие происходит где-то на Среднем Урале или в прилегающей части Западной Сибири — есть упоминание о речке Туринке, а именно в Свердловской области начинается река Тура и в её верховьях есть городки Верхняя и Нижняя Тура. Но шут с ней, с географией. Действие происходит в пределах СССР и РСФСР, а точнее не надо, ибо ситуация обычная…
Есть в том городе школа, где всего две недели назад начался новый учебный год, так что время — середина сентября. В этой школе порядки несколько строже, чем в других школах. Например, как ни жарко, а в школу приходится идти в форме. «В других школах было не так строго: разрешали ходить без курток, но там, где учился Кирилл, появилась новая директорша и завела железный порядок. Это была дама крупных размеров, с громким голосом и суровым нравом, хотя порой хотела казаться добродушной. С первого дня она получила от старшеклассников прозвище „Мать-генеральша“»…
Мало ли, как назовут своего директора школьники — в прозвищах далеко не всегда сквозят ум и справедливость. Но вот она в действии: услышала, что герой повести Кирилл Векшин сказал, что он не ходит на хор потому, что «я не люблю, когда меня заставляют. Хор — это не уроки. Это добровольное дело.
Анна Викторовна колыхнулась у двери.
— Добровольное для тех, у кого сознательная дисциплина. А для тех, кто не дорос до неё, мы применяем добровольно-обязательный метод.
— Как у кошки с воробьём, — сказал Климов.
— Что-что? — Анна Викторовна устремила в глубину класса настороженный взгляд. — Ну-ка объясни.
Климов охотно объяснил:
— Кошка поймала воробья и говорит: „С чем тебя есть? С уксусом или сметаной? Выбирай добровольно…“
— Завтра ко мне с отцом! — распорядилась Анна Викторовна.
Класс притих. Отец Климова в прошлом году разбился в автомобиле.
Климов слегка побледнел, но ответил прежним тоном:
— Никак невозможно. Отца нет.
— В таком случае с матерью, — не дрогнув, потребовала Анна Викторовна.
— Тоже невозможно. Она в командировке.
— С кем же ты живёшь?
— С бабушкой, — вздохнул Климов.
— Вот и прекрасно.
— А бабушке восемьдесят два года, — поспешно предупредил Климов. — Она уже не боится директоров.
— И ты, видимо, тоже? — язвительно поинтересовалась Анна Викторовна.
Климов сокрушённо покивал:
— Мама говорит: я весь в бабушку.
— „Неуд“ по поведению за всю неделю! — распорядилась директор. — Ева Петровна, не забудьте…»
Директор — новая, только эти две недели в школе и находится. Она могла и не знать, что у Климова погиб отец, как не знала и фамилий его и Кирилла. Хотя я убеждён, что во-первых должно быть досье каждого класса и каждого ученика, заглянув в которое любой педагог, а директор и завуч тем более, смог бы уразуметь ещё перед визитом в данный класс, с каким подлежащим его педагогическим воздействиям материалом ему придётся иметь дело. Это ни в коей мере не снизило бы его авторитета, а напротив того — повысило бы его, сделало бы его действия более безошибочными. А во-вторых — за то, что показалось достойным наказания в данный день и на данном уроке снижать поведение за неделю в целом?! Тут не ювелирная, даже не топорная работа так называемого директора, то есть самого старшего педагога в данной школе, а размахивание кувалдой имеет место. Но суть дела даже не в этом, а самой реакции на то, что Климов осмелился расшифровать демагогическую фразу, прикрывавшую незаконное изъятие дневников у не желавших идти на хор. «А нам, педагогам, без демагогии нельзя»…
Но и вся история с хором — только прелюдия. Беглецы с хора скрывались в учительском гардеробе, а там у студентки-практикантки исчез кошелёк со стипендией. Об этом ещё не было известно дежурному учителю Александру Викентьевичу, но это не помешало ему у всех задержанных проверить карманы. «Потому что уже были грустные случаи, когда пропадали деньги и вещи. И никто не может терпеть, чтобы этот позор продолжался», — объяснит классный руководитель Ева Петровна. Логично? Вспомним щедринское обращение в «Игрушечного дела людишках» к «Мздоимцу»: «Слушай, Мздоимец! Что ты не понимаешь, что значит правда, — это мы знаем. Но если бы, например, на пироге у головы кто-нибудь разговор о правде завёл, ведь и ты, поди, сумел бы притвориться: одною, мол, правдою и свет божий мил?» И Мздоимец пронзительно и радостно подтвердил, что сумел бы. Сумела бы и Ева Петровна прочесть доклад о взглядах Макаренко — это уж несомненно. А вот в «Педагогической поэме» Макаренко рассказывает, как в результате жалоб окрестных селян, которых грабили несомненно колонисты и которым он глубоко сочувствовал, на колонию налетел взвод конной милиции и попытался устроить повальный обыск, не имея на то ордера. Макаренко потребовал от командира взвода немедленно убираться, заявив, что будет препятствовать обыску силой. Потому что из-за нескольких воров и бандитов ставить в униженное положение всех колонистов он позволить не мог. Портреты святого покровителя советских педагогов висят во всех учительских, и в этой школе тоже должны висеть, это норма, но карманы здесь проверяют поголовно у всех, кто подвернётся дежурному педагогу, а классный руководитель это оправдывает. Это тоже норма. Здесь. Только ли здесь?..
Когда Кирилл отказался показать карманы — Александр Викентьевич отобрал у него портфель, так что теперь без унизительного объяснения с ним Кириллу не бывать на уроках черчения, которое Александр Викентьевич успел с первого урока сделать ненавистным для Кирилла. Пробы на данном педагоге ставить негде, но в этой школе он «на коне», как жандармы в хортистской Венгрии. Упомянутое мною выше «запрещение рукоприкладства», доведённое в Москве до абсурда, несомненно родилось в результате деятельности таких вот Александров Викентьевичей, которые смотрят на школьников, как смотрели на матросов в соболевском «Капитальном ремонте» офицеры: «Или мы их раком поставим, или они нас за борт спустят». Сразу виден «истинно-советский» в сталинском понимании подход к воспитанию подрастающей смены. Вспомним Ангелину Никитичну в «Дорогих моих мальчишках», которая сочла своим долгом изъять у мальчишек карманные зеркальца и сигнализировать об этом странном явлении высшей городской власти — она была из первых выпусков этой затопившей нашу школу педагогической мрази, а здесь её идейный последователь резвится.
И, видимо, выход и впрямь в если не «спуске за борт», то уж наверняка в вывозе их из школы на тачках силами самих ребят. Мы ещё встретим в сказке «Ковёр-самолёт» завуча с такими же взглядами на школьников, как на пока ещё не пойманных, но несомненных преступников. Одного такого монстра, как Александр Викентьевич, для школы хватило бы, но классная руководительницца его безоговорочно поддерживает, а директорша ни словом не осудила. Но будь в наличии только этот конфликт — легко было бы его решить. Однако буквально через несколько минут выяснилось, что деньги-то и впрямь были украдены. Правда, никто в школе не попытался уточнить — сколько тех денег пропало. Раз практикантка получила сорок рублей стипендии, то ясно. что и украли все сорок… А было всего четыре рубля — видать, плохо держатся деньги у наших практиканток… Вообще-то кража есть кража, но раз уж начальство развило такую бурную деятельность, то могло бы и узнать, из-за чего именно шум поднят. Могло бы… А зачем?
