Р. В. Иванов-Разумник - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество
„…Я вынужден был оставить Петербург и удалиться в глубь провинции… Впрочем, поездка в отдаленный край оказалась в этом случае пользительною. Связи с прежней жизнью разом порвались; редко кто обо мне вспомнил, да я и сам не чувствовал потребности возвращаться к прошедшему. Новая жизнь со всех сторон обступила меня; сначала это было похоже на полное одиночество (тоже своего рода существование), о впоследствии и люди нашлись… Целых восемь лет я вел скитальческую жизнь в глухом краю. И возлежал на лоне у начальника края, и был отметаем от оного; был и украшением общества, и заразою его; и удачи, и невзгоды — все испытал, что можно испытать на страже обязательной службы, среди не особенно брезгливых по служебной части коллег. Конца этому положению я не предвидел. Сначала делал некоторые попытки, чтобы высвободиться, но чем дальше шел вглубь, тем более и более обживался. Даже солонину и огурцы солил впрок и вообще зажил своим домом, хотя был совсем одинок. И теперь вспоминаю об этом времени с какимто сомнением, действительно ли оно было [61]. Так вспоминал Салтыков о своей вятской жизни ровно через сорок лет после начала его ссылки; но вспоминал он об ней и во многих других более ранних своих произведениях. В своей первой автобиографической записке сам он, говоря о себе в третьем лице, указывает: «для характеристики взгляда писателя, можно указать на следующие очерки: „Скука“, „Неумелые“ (конец), „Озорники“ и „Дорога“ [62]. Все это — автобиографические места из „Губернских очерков“; места эти говорят нам не только о взгляде, но и о настроении будущего писателя, закинутого в гущу провинциальной жизни. Особенно характерным в этом отношения является двенадцатое „Письмо из провинции“ (1870 г.), в котором на протяжении десятка страниц Салтыков подробно рассказывает о мыслях и чувствах человека, при помощи некоего „волшебства“ перенесенного из Петербурга „в уездный город Ненасыть“ и водворенного там на жительство.
Не приходится удивляться, что „водворенный на жительство“ и отданный под надзор полиции Салтыков так быстро занял одно из видных мест в вятской губернской иерархии и, к слову сказать, немедленно по назначении на службу исправлял (с 30 мая по 20 августа 1848 г.) должность правителя канцелярии губернатора, а 5 августа 1850 г. был уже назначен советником Вятского губернского правления [63]. Повторилась та же самая история, как и с сосланным в Вятку Герценом десятилетием ранее: губернская администрация очень высоко ценила этих петербургских и московских политических ссыльных, „социалистов“ и „идеалистов“. Их высокая честность и сравнительно большое образование (чаще — самообразование) делали их незаменимыми исполнителями таких начинаний, которых нельзя было поручить местным чиновникам — или взЯ-точникам, или людям, лишенным почти всякого образования. Курьезно, что Салтыкову пришлось заниматься в Вятке буквально тем же самым, чем десятилетием раньше занимался в ней Герцен. Герцену пришлось в 1837 году организовывать в Вятке сельскохозяйственную выставку; Салтыков занялся организацией такой же выставки, имевшей место в Вятке с 15 августа по 1 сентября 1850 года. В официальном отделе местных ведомостей читаем: „распорядителем выставки и членом комиссии был назначен состоящий при вят. гражд. губерн. старш. чиновн. особ. поруч., ныне советник Вятского губерн. правд., титулярн. советн. Салтыков“ [64]. Ему пришлось по этому поводу написать и целую статью — „Вятская очередная выставка сельских произведений“, напечатанную в тех же местных ведомостях [65]. Статья эта анонимна, но в конце ее указано: „…Описание выставки было поручено комитетом распорядителю выставки, титулярному советнику Салтыкову“. Это — интереснейшая статья для характеристики тогдашних взглядов Салтыкова на вопросы крупного и мелкого землевладения, первому из которых отдается преимущество перед вторым. Статья эта заслуживала бы изучения в отдельном монографическом очерке, посвященном историк развития взглядов Салтыкова на вопросы землевладения, начиная от этой официальной статьи и вплоть до „Убежища Монрепо“ (1878–1879 гг.), в котором, четвертью века позднее, Салтыков подводит уже окончательные итоги поставленным самою жизнью вопросам. По каким же делам совершал Салтыков сперва в качестве чиновника особых поручений при губернаторе, а потом уже и советником Вятского губернского правления свои служебные странствования по уездам Вятской губернии? Мы узнаём об этом отчасти из данных цитированных выше формулярных списков Салтыкова (1851, 1854 и 1859 гг.), отчасти по сохранившимся копиям или черновикам рапортов его, напечатанных в извлечении в „Материалах“ К. Арсеньева, отчасти же из подлинников архивных дел, хранящихся ныне среди бумаг Пушкинского дома и до сих пор еще не напечатанных. Из формулярных списков мы узнаём, что в начале 1850 г. Салтыкову было поручено составление инвентарей недвижимых имуществ и статистических описаний различных городов Вятской губернии, а также „составление соображений о мерах к лучшему устройству общественных и хозяйственных дел“. Впрочем, от всей этой работы он был освобожден предписанием министерства внутренних дел от 11 декабря 1851 г. (за № 5515), при чем за ним была оставлена инвентаризация только по городу Вятке; а 20 мая 1852 г. новым предписанием министерства внутренних дел (за № 1465) ему вновь была поручена вся отнятая у него работа. Кроме того за эти годы Салтыков состоял членом и делопроизводителем целого ряда комитетов, а также неоднократно командировывался в уездные города для производства ревизий [66].
Эти ревизии составляют тоже еще совершенно неизученный материал и должны явиться предметом изучения в специальных работах. Нам известны два архивных дела, ныне хранящиеся среди бумаг Пушкинского дома: „Дело о последствиях ревизии Слободской градской думы, произведенной г. советником губернского правления, г. Салтыковым“ и „Дело о последствиях ревизии Орловской градской думы, произведенной советником Салтыковым“ [67]. Первое из этих дел (за № 143) было начато 7 июля 1854 г. и закончено 17 марта 1855 г.; второе (за № 144) было начато 8 июня и закончено 23 декабря 1854 г. Изучение этих интереснейших дел могло бы дать ряд ценных страниц для характеристики бытового уклада глухой провинции начала пятидесятых годов и интересной для нас характеристики деятельности Салтыкова, как администратора. Но мы ограничиваемся здесь кратким знакомством с делом, еще более интересным и совсем другого рода, рисующим нам Салтыкова в совсем новой роли — в роли лица, ведущего сложное судебное следствие. Для нас это тем интереснее, что дело это теснейшим образом связано с комментарием к „Губернским очеркам“ и освещает целый ряд страниц этого произведения.
IIIВ очерке „Первый шаг“ (одном из последних „Губернских очерков“) Салтыков несомненно автобиографически говорит о себе, как о следователе, он говорит о том „вообще говоря очень тяжелом положении“, в котором он всегда себя чувствовал в этой роли. Слегка иронически рассказывает он далее, как „следователь перестает на время быть человеком и принимает все свойства бесплотного существа: способность улетучиваться, проникать и проникаться и т. д. И сколько страха, сколько ожиданий борется в одно и то же время в его сердце! Поймаю или не поймаю? — спрашивает себя следователь каждую минуту своего существования, и видимо, истаевает на медленном огне отчаяния и надежды“. Мы сейчас увидим, что все это Салтыков говорит о самом себе, и что способность „улетучиваться“ и „проникать“ была присуща именно ему во время производства следствия по делу о раскольниках.
Есть и еще целый ряд автобиографических мест в „Губернских очерках“, где речь идет о следствиях, ревизиях и служебных поездках. „Вы — лицо служащее и не заживаетесь в Крутогорске подолгу. Вас посылают по губернии обревизовать, изловить и вообще сделать полезное дело“, — так рассказывает Салтыков в своем введении к этому циклу очерков. Введение это оканчивается картинкой допроса, производимого на почтовой станции становым приставом. А в одном из первых очерков („Второй рассказ подьячего“) описывается, как городничий Фейер арестовывает странника, находит в его котомке старообрядческие книги и письма, строчит рапорт в губернию и заваривает целую кашу. Тут же нарисована картина ночного обыска в старообрядческом доме, — картина, несомненно написанная с натуры. „Дело по рапорту сарапульского городничего о захваченном в доме сарапульского мещанина Смагина беглом раскольнике Ситникове и о проч.“ — объемистое дело в несколько сот листов; оно вскрывает перед нами неизвестное до сих пор лицо Салтыковаследователя и рассказывает об его жизни и служебной деятельности в последний год пребывания его в вятской ссылке.
