Николай Страхов - Несколько слов об Ренане
III
Полезное вліяніе
Когда хвалятъ Ренана, то часто его называютъ чрезвычайно возбудительнымъ (suggestif), и, конечно, это прекрасная похвала для писателя. Онъ заставляетъ насъ мыслить, онъ не впадаетъ въ давно проторенныя колеи, а безпрестанно вызываетъ насъ на новыя усилія ума, открываетъ во всѣ стороны какіе-то просвѣты. Почти всегда рѣчь его имѣетъ, если можно такъ выразиться, тонъ улыбки, — какъ будто послѣ каждой фразы онъ готовъ спросить читателя: ну, что вы на это скажете? Онъ не уклоняется отъ возраженій, а, можно сказать, прямо ихъ вызываетъ, ни мало не закутывая и не сглаживая своей мысли ходячими выраженіями и формами. Если при такихъ свойствахъ писанія, при умѣньи возбудительно толковать о важнѣйшихъ и труднѣйшихъ предметахъ, онъ достигъ большаго вліянія и, какъ мы видѣли, вызвалъ, нѣкоторымъ образомъ, цѣлую литературу, то ему слѣдовало бы отдать большую честь, даже въ томъ случаѣ, еслибы мы находили себѣ пищу для ума не въ его собственныхъ писаніяхъ, а только въ этой вызванной ими литературѣ. Но Ренанъ, какъ кажется, заслуживаетъ не такой лишь скупой похвалы. Несомнѣнно, что въ немъ была значительная религіозность, и что въ ней содержится главная тайна его значенія и успѣха. Его проницательность въ отношеніи къ религіознымъ движеніямъ души — часто удивительна; пусть онъ не обнимаетъ всецѣлой сферы религіозной жизни, но зато во многихъ ея областяхъ онъ понимаетъ всѣ тонкости и оттѣнки. Такимъ образомъ, несмотря на всякія ошибки, противорѣчія и заблужденія, въ книгахъ Ренана есть драгоцѣннѣйшій элементъ, какого, напримѣръ, и слѣда нѣтъ у Штрауса; Поэтому и возставать на Ренана, и обличать его нужно всегда съ осторожностью, чтобы не оказалось, что мы, вступаясь за религію, сами иныхъ вещей въ ней понимать не умѣемъ.
Предметъ этотъ очень труденъ; чтобы пояснить и подтвердить нашу тему, мы сошлемся на одного изъ самыхъ жестокихъ противниковъ Ренана, на знаменитаго въ католической литературѣ отца Гратри, писателя, высокаго по характеру и горячаго защитника религіи. Вотъ, что онъ пишетъ:
«Въ эти послѣдніе дни я замѣчаю трогательное явленіе. Жизнь Іисуса, это сплетеніе противорѣчій и ошибокъ, эта книга, наполненная оскорбленіями для Христа, содержитъ десять или двѣнадцать страницъ удивленія, преклоненія и почтенія передъ Его красотою. Въ этихъ строчкахъ свѣтятся передъ нами, хотя уменьшенныя и затертыя, нѣкоторыя черты Іисуса. И что же? Вотъ я встрѣчаю многія души, которыя, во всей книгѣ, поняли и увидѣли только это одно. Божественное сіяніе чертъ Христа затмило для нихъ все остальное. На ихъ глаза тамъ вовсе нѣтъ этого остальнаго. И, дѣйствительно, если нѣсколько этихъ чертъ суть истинныя черты Христа, то остальное не имѣетъ существенности. Умъ не принимаетъ и не переноситъ въ одно и то же время противоположностей. Раздѣленіе признаковъ совершается въ умѣ читателей болѣе ясно, чѣмъ оно совершено въ книгѣ. Одни видятъ и одобряютъ оскорбленія, другіе — удивленіе и благоговѣніе. Никто не понимаетъ того и другаго вмѣстѣ».
«Истинно же умиляетъ меня въ настоящемъ случаѣ то, какъ всемогуща эта единственная въ своемъ родѣ красота; довольно немногихъ искаженныхъ ея чертъ, чтобы книга, рѣшительно невыносимая, показалась прекрасною» [2].
Вотъ факты, засвидѣтельствованные достовѣрнѣйшимъ очевидцемъ, притомъ глубоко понимающимъ дѣло. Гратри указываетъ не на рѣдкіе и единственные случаи; осъ прямо говоритъ о многихъ душахъ. Послѣ этого становится понятнымъ, что между невѣрующими нашлись люди, которыхъ книга Ренана возвратила къ вѣрѣ и даже къ церкви, — извѣстные факты, возбудившіе, конечно, немалое негодованіе вольнодумцевъ.
Подобныя явленія должны глубоко радовать каждаго признающаго высокое значеніе религіи. Нужно вспомнить, какъ трудны въ этихъ сферахъ всякіе истинные успѣхи, какъ безплодны бываютъ самыя напряженныя усилія. Краснорѣчіе проповѣдниковъ, несмотря на ихъ полную убѣжденность и благоговѣніе, обыкновенно скользитъ по сердцамъ, какъ давно привычная музыка, или громкая, но безжизненная реторика. Хотя слово есть наилучшее средство для выраженія мысли, но слово можетъ и закрывать нашу мысль, можетъ становиться между говорящимъ и слушающимъ, и мѣшать одной душѣ сообщаться съ другою. Если Ренанъ съумѣлъ избѣжать такой помѣхи, если онъ успѣлъ передать читателямъ то удивленіе и вдохновеніе, которое самъ чувствовалъ, то немудрено, что многимъ его книга «показалась прекрасною», какъ говоритъ Гратри, можетъ быть, прекраснѣе иныхъ писаній, безукоризненно благочестивыхъ и чуждыхъ вольнодумства, но мало затрогивающихъ сердце читателя.
Вообще, Ренана, который никогда не переставалъ говорить о Богѣ, о религіи, о нравственныхъ требованіяхъ, у котораго не сходили съ языка эти высшіе вопросы, нужно признать крупнымъ дѣятелемъ въ томъ поворотѣ отъ вещества и внѣшняго благополучія съ духу и внутреннимъ запросамъ совѣсти, который такъ сильно сказывается въ послѣднія десятилѣтія и среди котораго мы теперь живемъ. Безъ сомнѣнія, этотъ писатель хотѣлъ добра и въ нѣкоторой мѣрѣ успѣлъ въ томъ, чего хотѣлъ
IV
Католическій протестантъ
Но все это — общія точки зрѣнія, съ которыхъ можно видѣть общее значеніе писателя, но не опредѣляются его особенности, не видно опредѣленнаго итога, къ которому сводится трудъ его жизни. Что сдѣлалъ Ренанъ? Выяснилъ-ли онъ какія-нибудь стороны религіи и христіанства, и, если выяснилъ, то какія именно? Намъ хотѣлось бы указать здѣсь хоть одну-двѣ характеристическія черты этой дѣятельности.
Особенности каждаго писателя непремѣнно зависятъ отъ народа, въ которомъ онъ родился, и отъ религіи, въ которой воспитался. Значеніе религіи въ этомъ отношеніи часто вовсе опускается изъ виду, между тѣмъ Какъ оно неизмѣримо глубоко и важно. Такъ, напримѣръ, вся нѣмецкая ученость, философія и поэзія носятъ на себѣ очевидную печать протестантства. Этотъ народъ даже прямо представляетъ то удивительное зрѣлище, что между его свѣтскою и его духовною литературою нѣтъ того рѣзкаго раздѣленія, какое существуетъ между этими двумя областями въ католическихъ странахъ. Французы, а за ними и мы, русскіе, часто забываемъ объ этомъ, и отъ насъ ускользаетъ духовный элементъ, глубоко проникающій нѣмецкихъ писателей. Мы принимаемъ за ничего не значащую случайность, что Гердеръ и Шлейермахеръ были духовными лицами, что Шеллингъ и Гегель были студентами богословія, и т. д., и мы не замѣчаемъ, что эти мыслители до конца остались тѣмъ, чѣмъ они были. Религіозный духъ нѣмецкаго идеализма мы преспокойно откидываемъ; у Канта мы читаемъ Критику чистаго разума, но не придаемъ важности Критикѣ практическаго разума; у Фихте изучаемъ Наукословіе, но никакъ не Руководство къ блаженной жизни, и т. д. Вообще, мы не умѣемъ понимать богословскаго характера главнѣйшихъ нѣмецкихъ мыслителей; мы все ищемъ у нихъ вольнодумства и остаемся слѣпы къ тому, что въ нихъ всего важнѣе и поучительнѣе. Въ этомъ отношеніи, въ отношеніи въ глубокой связи между религіею и умственной жизнью, можно позавидовать протестантамъ. Отдѣлившись отъ церкви, оставшись наединѣ со своею совѣстію и съ Библіею, они естественно направили свой умъ на обще-религіозные вопросы и на изученіе Писанія. Они всячески пытались создать себѣ философію, которая возвышалась бы до внутреннѣйшаго смысла религіи; и дѣйствительно, какъ Аристотель свою метафизику называлъ теологіею, такъ и геніальныя системы нѣмецкаго идеализма можно прямо назвать рядомъ попытокъ научнаго богомыслія. Съ другой стороны, цѣлыя поколѣнія ученыхъ, со всей нѣмецкой основательностію, со всѣмъ нѣмецкимъ прилежаніемъ, посвящали себя изученію Библіи. Священная книга была изучена до послѣдней іоты, была изслѣдована во всевозможныхъ отношеніяхъ. Протестантская экзегетическая литература есть нѣчто удивительное въ своемъ родѣ, представляетъ колоссальный трудъ, который ясно свидѣтельствуетъ о религіозномъ воодушевленіи трудившихся. Можно быть недовольнымъ иными выводами этихъ толковниковъ, можно и философскій идеализмъ считать одностороннимъ взглядомъ, но, во всякомъ случаѣ, задумывая лучшую экзегетику и лучшую философію, приходится идти въ школу къ протестантамъ и постараться превзойти то, что они сдѣлали.
Такимъ образомъ, и Ренанъ, примыкая къ нѣмецкой наукѣ, въ сущности и тѣмъ самымъ примкнулъ съ протестантству. Его уваженіе къ религіи было великою новостью для парижанъ, но по ту сторону Рейна оно никого не удивило. Онъ сталъ употреблять формулы Гегеля, сталъ излагать взгляды библейскихъ критиковъ, но все это въ Германіи было хорошо знакомо каждому прилежному студенту богословія, и нашлись строгіе нѣмцы, которые рѣзко обличали подражателя и въ слабомъ пониманіи философіи, и въ поверхностномъ знакомствѣ съ трудами экзегетики. Такъ судилъ, между прочимъ, знаменитый оріенталистъ Эвальдъ, очень религіозный человѣкъ, который еще въ пятидесятыхъ годахъ самъ написалъ и Исторію израильскаго народа и Исторію Христа. Въ заключеніе своего разбора Жизни Іисуса Ренана, Эвальдъ говоритъ: «Если теперь мы возвратимся съ тому, что въ этомъ сочиненіи можно найти добраго и прекраснаго, то мы замѣтимъ, что все это заимствовано изъ нѣмецкихъ источниковъ и есть не что иное, какъ плодъ послѣднихъ трудовъ Германіи….. Говоримъ это не для того, чтобы потребовать себѣ навалъ честь, весьма скудную, если взять эту книгу въ ея цѣломъ; но мы удивляемся, что нашъ авторъ, вопреки своему обычаю, уже не ссылается больше на Германію, и что онъ, во всей своей книгѣ не упоминаетъ о тѣхъ нашихъ трудахъ, которые относятся къ предмету его сочиненія» (Grött. gelehrte Anz. 1863).
