Петр Бибиков - По поводу одной современной повести
Сравнимъ современнаго героя съ героемъ минувшаго поколѣнiя. Пушкинскаго или лермонтовскаго героя, Онѣгина или Печорина, ужь разумѣется никто не упрекнетъ въ недостаткѣ воли, въ слабости характера въ ихъ отношенiяхъ къ любимымъ женщинамъ. Они отдавались любви вполнѣ, незадумываясь, они не размышляли чтó дѣлаютъ, когда произносили клятву любви. Для нихъ любовь представлялась либо случайно, какъ цвѣтокъ въ полѣ, который они не задумывались сорвать, либо развлеченiемъ среди гнетущей ихъ тоски, прiятнымъ препровожденiемъ времени; они нетолько не боялись любви, напротивъ, они искали ее, они играли или потѣшались ею. Вспомните хоть приведенныхъ мною героевъ. Задумывались ли они надъ тѣмъ, что любовь есть вещь серьозная и весьма серьозная? Что значило ихъ слово? Какую цѣну имѣло оно, если не для любимыхъ женщинъ, то для нихъ самихъ? Съ такимъ легкимъ, вѣтренымъ взглядомъ на серьознѣйшiя отношенiя между мужчиной и женщиной легко было жить на свѣтѣ, несмотря на преслѣдовавшiй ихъ всю жизнь духъ сомнѣнiя, страданiя, несмотря на весь байронизмъ ихъ. Отношенiя эти ни къ чему не обязывали, герой обыкновенно думалъ и говорилъ:
Въ толпѣ другъ друга мы узнали,
Сошлись – и разойдемся вновь.
Насколько выше они современнаго героя искренностью чувства и готовностью отдаться ему, настолько падаетъ ихъ кредитъ, когда узнаешь, что чувство это ничего имъ не стоило; страдали они любовью, это правда, но они страдали всѣмъ на свѣтѣ, – ужь такой печальный взглядъ у нихъ былъ на все. Мы могли бы привести несмѣтное число доказательствъ въ нашу пользу и просимъ только не забывать, что мы вовсе не говоримъ о художественномъ выполненiи образовъ, нарисованныхъ Пушкинымъ или Лермонтовымъ. Печоринъ напримѣръ любитъ Белу, любитъ Вѣру, ухаживаетъ за Мери и всѣхъ ведетъ къ ужасной катастрофѣ. Онъ наругался вдоволь надъ великимъ чувствомъ. Что и говорить! но онъ и не задумывался каждой изъ нихъ признаться въ любви или вызвать это признанiе силой своего характера. Должно замѣтить, что время такихъ героевъ вовсе не прошло и для нашей жизни. Подобныхъ героевъ, волочащихся за дѣвушками, мило играющихъ въ любовь, занимающихся ею по врожденному призванiю – тьма, но мы говоримъ не о нихъ. Они не принадлежатъ уже къ числу «лучшихъ людей», какимъ бы отчаяннымъ байронизмомъ ни были они проникнуты. Время ихъ миновало, хотя весьма вѣроятно, что ихъ всегда будетъ вволю. Дальнѣйшаго движенiя, болѣе широкаго развитiя, ждать приходится не отъ нихъ. Наше поколѣнiе, какъ ни мало замѣтно, но все – таки шагнуло впередъ; признакъ этого – большее уваженiе къ чувству, большее уваженiе къ женщинѣ, большее уваженiе къ самому себѣ. Нашъ герой останавливается произнести признанiе, боится сказать слово: это потому, что онъ серьознѣе смотритъ на чувство, онъ цѣнитъ болѣе свое слово, отъ котораго зависитъ теперь все дѣло. Это уже большой шагъ впередъ. Ein Mann – ein Wort, уважать свое слово становится обязательнымъ для каждаго честнаго, развитого человѣка. И съ этой точки зрѣнiя мы неиначе какъ съ чувствомъ глубокой симпатiи относимся къ слабости и безхарактерности современнаго героя. Онъ не играетъ такъ легкомысленно чувствомъ, какъ играли имъ Онѣгины и Печорины. Онъ знаетъ, что любовь обязываетъ, что онъ повиненъ ей отвѣтомъ, что любитъ для препровожденiя времени безчестно, что вообще нельзя легко относиться къ жизни, которая для него «не пустая и глупая шутка».
Но какъ бы глубоко и искренно ни лежали причины, по которымъ нашъ герой оказывается слабымъ и жалкимъ на любовномъ свиданiи, какъ – бы ни былъ серьозенъ взглядъ его на самое чувство; какъ – бы крѣпко ни было убѣжденiе его въ великомъ значенiи каждаго произносимаго имъ слова, – все это не можетъ снять съ него всей отвѣтственности; чувство тѣмъ неменѣе остается поруганнымъ, любимая женщина оскорблена до мозга костей, чувство уваженiя къ самому себѣ нарушено. Всѣ дальнѣйшiя объясненiя, ведущiя къ оправданiю его и примиренiю съ нимъ, безсильны. Онъ приходитъ къ тому убѣжденiю, что надобно «покориться». А чтó было бы съ нимъ, еслибы любимая имъ дѣвушка назвала его трусомъ? какiе горячiе потоки словъ полились бы изъ устъ его о честности и благородствѣ, какъ ловко составилось бы оправданiе въ нерѣшительности! Что остается послѣ всего этого женщинѣ, какъ не отвернуться съ негодованiемъ и презрѣнiемъ отъ такого человѣка? А какъ краснорѣчивъ, какъ увлекателенъ казался ей герой, пока небыло рѣчи о дѣлѣ! Онъ умѣлъ же увлечь дѣвушку, онъ не нашолъ силы отойти отъ нея вовремя, онъ не высказался вначалѣ, чего онъ дѣйствительно стоитъ! Хорошо еще, что онъ не прикрывается романтической отговоркой, бывшей въ большомъ ходу еще въ недавнее время, что любовь закралась въ душу его незамѣтно, упала какъ снѣгъ на голову, охватила неспросясь его сердце. Слава – богу, что въ немъ достаетъ хотя настолько благородства, чтобы предъ самимъ собой не кривить душой. Вѣдь это выходитъ таже игра въ любовь, надъ которой мы смѣялись на предшествующей страницѣ. Правда, герой не охотится за любовью, но на ловца и звѣрь бѣжитъ. Но почемуже не вести дѣло до конца? Васъ встрѣчаютъ сочувствiемъ, васъ готовы поддержать, положенiе опредѣлилось, обстоятельства выяснились – чтоже вы молчите, падаете въ обморокъ, высказываете грубые упреки за неловкое положенiе, въ которомъ вы очутились по своему малодушiю? отчего вы потеряли голову и сообразить ничего не можете, для чегоже драпировались вы въ мантiю «честныхъ людей?» не слѣдовало ли подумать обо всемъ этомъ пораньше? Нѣтъ, вы ни на что не годны, потомучто всякое дѣло сопряжено съ бòльшими или мèньшими затрудненiями, одолѣть которыя вамъ не подъ силу; гдѣ вамъ до борьбы съ жизнью, до битвы съ препятствiями! Вы уважаете ваше слово и мы уже сказали, какъ смотримъ мы на эту сторону вашего развитiя; но уваженiя къ слову тутъ мало: надо еще дѣло, непремѣнно дѣло.
Жаль бѣдную женщину, столкнувшуюся съ подобнымъ героемъ, и жаль не потому, что мечты ея разлетѣлись въ прахъ, что надежды осмѣяны, чувства помяты: нѣтъ, жаль потому, что ей дѣйствительно никого лучшаго нельзя встрѣтить, потомучто наши герои дѣйствительно «лучшiе люди». А вы говорите – примириться, принять то чтó даетъ жизнь и подрѣзать крылья своихъ желанiй, или успокоиться на мѣщанскомъ счастiи, потомучто никакое иное невозможно! Обождите, мы поговоримъ еще и объ этомъ миломъ, спокойномъ счастiи!
* * *Въ защиту современнаго героя приводятъ обыкновенно то оправданiе, что обстоятельства, среда, самая жизнь наша дѣлаютъ его такимъ, что лучшаго продукта отъ современнаго общества и ожидать нельзя, что настоящiе герои могутъ существовать въ другихъ странахъ, въ другихъ обществахъ, только не у насъ; стало – быть и наше негодованiе противъ героя неумѣстно и показываетъ только незнанiе, непониманiе тѣхъ общественныхъ условiй, подъ влiянiемъ которыхъ слагается подобный характеръ. Съ нимъ надобно примириться, какъ приходится примириться со всѣмъ, чтó ни происходитъ вокругъ насъ; слѣдуетъ ни на что не сердиться, ничѣмъ не огорчаться, развѣ только за исключенiемъ лично касающихся насъ обстоятельствъ.
Но каковы послѣдствiя подобнаго взгляда на жизнь? согласны ли они съ высокими, благородными, человѣческими свойствами? Дадутъ ли они дѣйствительно то успокоительное примиренiе, основанное на любви, какъ признакъ свѣжести и здоровости организма, или подъ ними кроется что – то иное, отъ чего содрогается наше сердце и охватываетъ душу тоска? Это – болѣзненная апатiя, безнадежное отчаянiе, отравляющiя нетолько современныхъ намъ людей, но какъ хроническая болѣзнь, переходящiя на то поколѣнiе, которое смѣнитъ насъ и отъ котораго уже вправѣ будутъ ожидать не одного нещаднаго анализа, не одной разлагающей рефлексiи, не одного разрушающаго отрицанiя, но горячаго дѣла, геройскаго подвига. Если поплатились мы униженiемъ нашего собственнаго достоинства за ошибки, не нами сдѣланныя, то эти ошибки и подавно не будутъ въ состоянiи снять отвѣтственности съ будущихъ людей за недостатокъ воли, за слабость характера, за неспособность на дѣло. Что за оправданiе, что всѣ люди скроены по одному образцу, созданы по одному типу, что различiе между ними болѣе кажущееся, а въ сущности они вовсе не различаются другъ отъ друга? Разумѣется, что за подобнымъ оправданiемъ слѣдуетъ душевная, невозмутимая тишина и конецъ всякому негодованiю. Зачто же въ самомъ дѣлѣ сердиться на человѣка за его грубость, пошлость, безнравственность, когда вы убѣждены, что каждый на его мѣстѣ поступилъ бы также какъ онъ? Всмотритесь въ дѣйствiя и поступки какого – либо негодяя, вникните хорошенько въ обстоятельства, среди которыхъ родился и выросъ онъ, – вы объясните себѣ его поведенiе и поступки; но объяснить фактъ не значитъ еще примириться съ нимъ. И это нетолько въ сферѣ нравственной, духовной человѣческой жизни, въ которой никогда не снимется отвѣтственности съ человѣка, какъ организма, болѣе или менѣе способнаго на развитiе своей воли и характера, но и въ сферѣ явленiй грубой матерьяльной или животной жизни. Допустить противное значитъ допустить грубый, восточный фатализмъ и успокоиться на безстрастномъ индѣйскомъ самосозерцанiи. Ударила молнiя въ домъ и произвела въ немъ пожаръ, опустошенiе, смерть. Явленiе совершилось по законамъ природы; они никогда и никѣмъ не могутъ быть нарушены; вамъ извѣстны эти законы и послѣдствiя ихъ. Чтожъ? явленiе объяснено, ничто въ немъ не сокрыто отъ вашей пытливой мысли – слѣдуетъ ли затѣмъ примиренiе? Мы не говоримъ, что плакать и бѣсноваться, рвать на себѣ волосы и страдать поможетъ настоящему дѣлу. Мы говоримъ, что слѣдуетъ вступить въ борьбу съ грубою стихiей, побѣдить ее вочто бы то нистало, – но не примириться съ фактомъ уже потому, что примиренiемъ не спасешься отъ другого и третьяго удара безсмысленной силы. Но если подчинить ее невозможно, если борьба не подъ силу, если побѣда не является даже мечтой? Все же прочь примиренiе, не хочу я его! Тогда я лучше согласенъ плакать и бѣсноваться, страдать и рвать на себѣ волосы. Вспомните миѳъ о Прометеѣ, этотъ великолѣпнѣйшiй миѳъ юной греческой фантазiи. Посмотрите какъ свѣжъ и великъ онъ, несмотря на три тысячи лѣтъ, которые раздѣляютъ насъ отъ времени его созданiя.
