Илья Бендерский - Миссия Балашева и Лев Толстой
Граф Нарбон (старый аристократ, внебрачный сын короля Людовика XV) был принят Александром в Вильно учтиво, но твердо. Русский император заявил, что не собирается нападать первым, но четко обозначил, что Россия не пойдет на уступки, пока с ней говорят языком силы, а в случае вторжения никакой мир на условиях оккупанта не будет возможен.
Удалось перехватить и шпионскую сторону миссии Нарбона: вместе с графом к русскому двору под видом адъютантов прибыли военные разведчики Наполеона. Под руководством Барклая (кстати, помимо прочего, крестного отца русской военной разведки[3]) была проведена контрразведывательная операция. Через двойного агента Д.П.Савана французам вручили необходимую дезинформацию о российских войсках, что сыграло в дальнейшем значительную роль в стратегических просчетах наполеоновского командования.
Князь Куракин в апреле-мае пытался добиться от французского министерства иностранных дел продолжения обсуждения примирительного проекта русско-французских конвенций, однако теперь русского посла попросту игнорировали. Более того, император из Парижа уехал в Дрезден (откуда он отправится к войскам), а министерство иностранных дел, возглавляемое Югом Бернаром Маре, герцогом Бассано, упорно хранило молчание. Сочтя продолжение переговоров бессмысленным, Куракин стал требовать паспорта. Долгое время и на эти запросы Маре не отвечал. Наконец, Маре известил Куракина, что русские предложения неприемлемы, а требования паспортов расцениваются как объявление Россией войны Франции. 10 июня французский посол в Петербурге Лористон вручил генерал-фельдмаршалу князю Н.И.Салтыкову, возглавлявшему Государственный совет и Комитет министров, официальную ноту с объявлением войны. К Александру это известие пришло лишь 13 июня, то есть когда он уже знал о начавшейся с 12 июня по четырем мостам возле Ковно переправе французских войск через Неман на российскую территорию.
Началась война, судьбоносная для обеих империй, и Александр решил расставить точки над «i» в этой псевдодипломатической интриге, чтобы избежать любых формальных поводов к обвинениям в ответственности за начавшуюся войну. Стороной от военных гроз, параллельно с ними, Александр настроил скромную дипломатическую струнку: ночью с 13-го на 14-е число из Вильно с вышеприведенным письмом в направлении неприятельской стороны был отправлен генерал-адъютант Балашев в сопровождении поручика М.Ф.Орлова.
Михаил Федорович Орлов (незаконнорожденный отпрыск знаменитой в екатерининский век фамилии графов Орловых) явился идеальным кандидатом на роль военного разведчика и аналитика, действующего под видом адъютанта генерала Балашева: 24-летний поручик, рубака (кавалергард, юный герой войн 1805–1807 гг.), блестяще образованный (воспитанник пансиона аббата Д.-Ш.Николя в Санкт-Петербурге). К 1812 году он был одним из лучших офицеров Главного штаба, где, среди прочего, ему доверяли обработку разведывательной информации. Дальнейшая биография этого удивительного человека — тоже ярчайший срез эпохи: он с честью пройдет боевой путь 1812–1814 годов, в марте 1814-го будет отправлен вести переговоры о сдаче Парижа и поставит свою подпись под капитуляцией французской столицы, а после станет одной из ключевых фигур в движении декабристов. Вспоминая в 1830-е годы о своей миссии к Наполеону, бывший министр полиции Балашев «забудет» упомянуть имя декабриста как своего товарища в 1812 году. Поэтому не попал Орлов в исторические повествования о миссии Балашева, не узнал о нем и Толстой. Можно предположить, что в ином случае обозначенная выше структурная замкнутость эпизода была бы подорвана новым, авантюрным планом повествования (шпионская миссия Орлова[4]) и совершенно новым историческим лицом.
Итак, в ночь на 14 июня Балашев и Орлов выехали из Вильно и на рассвете прибыли в расположение лейб-гвардии казачьего полка у деревни Рыконты[5](современная станция Рикантай в Литве). Здесь они взяли нескольких казаков (урядника, казака и трубача), которые за час проводили их к французским аванпостам около местечка Евье (современный город Вевис). Два гусара французского 7-го гусарского полка, «увидя наших казаков, приложились пистолетами»[6]; затрубил трубач, гусары не стали стрелять, один из них подскочил с пистолетом к Балашеву, а другой поскакал доложить командиру. Скоро прибыл командир полка полковник Г.-Ж.Юльнер, который первым принял русскую миссию и послал доложить о ней командующему резервной кавалерией неаполитанскому королю И. Мюрату. Мюрат прислал к Балашеву своего адъютанта, чтобы проводить его к маршалу Л. Даву (командующему первым армейским корпусом), но дорогою еще и встретился с ним сам.
Вся последующая история подробно описана у А.И.Михайловского-Данилевского, М.И.Богдановича и Л.-А.Тьера. Сочинения этих трех историков и есть основные источники реконструкции исторического эпизода в романе. Сами же исторические работы в описании данного эпизода восходят к единому, наиболее подробному источнику — записке Балашева. По мнению А.Г.Тартаковского, записка носит явно тенденциозный характер и не является таким достоверным источником, как «бюллетень» М.Ф.Орлова — аутентичный отчет военно-разведывательной стороны миссии Балашева, написанный Орловым не позднее 22 июня 1812 года[7]. До публикации Тартаковского бюллетень Орлова в историографии, по-видимому, известен не был. Источником оставалась записка Балашева, составленная, как полагает Тартаковский, в 1836 году для А.И.Михайловского-Данилевского, который и ввел ее в научный оборот.
Анализируя деформацию исторического материала в романе, В.Б.Шкловский сопоставляет источники Толстого с соответствующими страницами «Войны и мира» и при этом почти целиком цитирует описание миссии Балашева.
Сопоставляя записку Балашева с источниками Толстого (Тьером, Михайловским-Данилевским, Богдановичем), заметим, что историки тоже «деформируют исторический материал»: Михайловский-Данилевский — сокращает, Тьер — романизирует не меньше Толстого, Богданович — цитирует, почти без искажений. Рефлексия Толстого опосредована этими текстами (саму записку Толстой не мог видеть в оригинале, так как она была опубликована Н.Ф.Дубровиным только в 1882 году), но, несмотря на это, не отходит далеко от первоисточника — записки Балашева. Реплики Толстой приводит в основном по наиболее верному источнику — Богдановичу, в своих интенциях более всего отталкивается (именно эвристически) от Тьера.
Записка развернуто рассказывает о прибытии Балашева к французским аванпостам, о встречах Балашева с Мюратом, Даву и, наконец, с Наполеоном. Структура повествования в романе полностью идентична источнику: переданы все функциональные элементы фабулы и даже сохранена акцентировка: Балашев прибыл к французским аванпостам и чуть не был встречен выстрелами французских гусар (пересечь фронт); принят полковником Юльнером и отправлен к Мюрату (распознан у противника); далее — приятный диалог с Мюратом: Мюрат играет роль доброго «короля-рыцаря» (встреча с Мюратом); далее — Балашев попал к Даву, тот принял его холодно, взял письмо и задержал на несколько дней у себя в походной квартире (встреча с Даву, задержка), далее — прибытие к Наполеону (в Вильно), далее — неприятный разговор с Наполеоном (первый диалог с Наполеоном), далее — за обедом второй, уже игривый, разговор с Наполеоном (обед у Наполеона), наконец — завершение миссии. Рассказ о миссии Балашева — мемуарный, исторический или романный — в сжатом или развернутом виде повторяет эту повествовательную структуру.
Не только структура, но и, как было сказано, акцентировка сохраняется (естественно, с художественным усилением) в эпизоде романа. В записке Балашеву неприятен наставленный на него пистолет гусара — то же в романе, в записке Мюрат театрален — то же в романе, в записке Даву оскорбительно неуютен — то же в романе, и так далее. Определенный сбой отмечается только в сцене «игривого» разговора с Наполеоном: в записке Балашев одерживает триумф, в романе этот эффект нарочито снимается.
Где же романная работа над историческим материалом? Портретные и пейзажные штрихи, переакцентировка нескольких строк, набор «неточностей» — этим исчерпывается толстовский элемент в повествовании? Если так, то в чем, собственно, этот элемент заключается?
Обратимся к В.Б.Шкловскому. В частности, он обозначил механизм остранения в сцене встречи Балашева с Мюратом: главная теза эпизода — «та, что Мюрат не настоящий король»[8]. Шкловский называет это «очень архаичным» толстовским «легитимизмом». У Толстого в издевку, как фольга на месте серебра, «повторяются (19 раз) выражения „король“, „королевский“ и т. д.»[9]. Конечно, отмеченный Шкловским смысл имеет место, однако едва ли им исчерпывается толстовский подтекст. Приведем фрагмент этого эпизода «Войны и мира»:
