Александр Шмаков - В литературной разведке
Затрагивая личную жизнь писателя, полную лишений, автор очерка утверждает, что тяжелые переживания, выпавшие на долю Достоевского, привели к более глубокому познанию им человеческого страдания, помогли ему понять социальные противоречия и правдивее отразить их в своих художественных произведениях.
«Та огромная, титаническая мощь пророческого вдохновения и экстаза, какой достигает Достоевский в своих романах-трагедиях, то глубокое знание и проникновение в сокровеннейшие тайники душ человеческих, какими обладает этот гений, беспримерны не только в русской, но, пожалуй, во всей мировой литературе. Он спустился в неимоверные глубины, приблизился к такой черте, дальше которой с ограниченными человеческими силами идти уже невозможно. Чтобы переступить эту черту, нужно перемениться, физически стать выше человека, богоподобнее».
Очерк этот написан как бы на одном поэтическом дыхании и с таким искренним чувством, что и теперь, читая его, ощущаешь живое биение сердца автора, влюбленного в писателя, покоренного силой его гения.
Автор очерка заявляет, что Достоевский еще не разгадан, что его творческий гений до конца не понят и не уяснен. И совсем пророчески звучит концовка:
«Где-то в грядущем таится его более цельное и полное понимание, в каких-то будущих, еще не проявленных умах и душах взойдут семена, посеянные его неутоленными исканиями. Настанет время, когда победно предстанут ясными, доступными и стихийно властными все мысли и загадочные думы трагического певца страданий, когда озарят они немеркнущим светом титаническую фигуру своего бессмертного творца. Будем ждать этих дней. Будем четко прислушиваться и зорко всматриваться».
Рисунок неизвестного художника, опубликованный в газете «Уральская жизнь». 30 января 1911 г.
Достоинство очерка В. Носа в том, что автор рассматривает и говорит о психологическом мастерстве Достоевского. И это верно. Именно этому учатся сейчас писатели всего мира у Достоевского.
Мы говорим сейчас, что Ф. Достоевский создал не просто роман, а роман-трагедию. И в этом смысле оценка жанрового своеобразия творчества писателя верно угадывалась в статьях и очерке о Достоевском, опубликованных в уральской печати. И сегодня эти проблемы находятся в центре внимания нашего литературоведения о Достоевском.
Другая статья о Достоевском в «Уральской жизни» принадлежит С. Тихому. Он пытается доказать: философия героев основных произведений является выражением сущности жизненной программы самого творца «Братьев Карамазовых», «Преступления и наказания» и «Бесов».
И хотя С. Тихий не говорит конкретно, каких основных героев он подразумевает, ибо в названных произведениях образы резко контрастные, тем не менее утверждение С. Тихого спорно и нуждается в соответствующей поправке, внесенной временем. Писатель не столь выражает себя в образе или герое произведения, сколь обобщает, типизирует и тем достигает наиболее яркого художественного выражения.
На газетной полосе дан портрет писателя, опубликовано искреннее стихотворение, посвященное Достоевскому, подписанное «В. Ч.» — вероятнее всего — В. Чекин — уральский публицист и стихотворец. Автор называет Достевского «борцом за свободу» и причисляет его к прославленной плеяде великих людей, составляющих «России гордость и честь». Заключительная строфа, как в фокусе, выражает основную мысль поэта:
Ты слышишь: «Мы — спящие бури,
Затихшие громы в снегах!
Растают весною сугробы,
И вспыхнет над мрачной землей
Бессмертное, вечное пламя
Закованной мысли родной»{4}.
Общественность Екатеринбурга отметила 30-летие со дня смерти Достоевского постановкой «Братьев Карамазовых». Ее осуществил находящийся на гастролях в городе один из популярных в России драматических артистов П. Н. Орленев.
«Его слушали так, как слушают замечательных певцов, — сообщала газета, — затаив дыхание, боясь пропустить какой-нибудь оттенок, переход, какую-нибудь тонко отделанную фразу. Ожил настоящий Дмитрий Карамазов перед зрителями, и страдал, и метался, и бессильно бился в липкой паутине карамазовских противоречий, которую так усердно ткали и ткут серые, пыльные пауки русской жизни»{5}.
Боевой дух материалов, посвященных жизни и творческому пути Ф. Достоевского, не снижается на страницах уральской печати и в 35-летие со дня смерти писателя.
Вот «Пермская жизнь» — только что родившаяся газета, издававшаяся первый год (1916 г.). Автор статьи подписался инициалами «С. М.». Сначала он пересказывает факты биографии писателя, подчеркивая, что Достоевский был «одним из замечательнейших писателей натуралистической школы, глубочайшим психологом», называет его выдающимся «мыслителем, публицистом-журналистом и в то же время жертвой суровой русской действительности его времени, пославшей великого писателя на каторгу».
Обобщая высказанное, автор приходит к выводу:
«Своими произведениями Достоевский не только открыл нам новый, до него мало знакомый мир душевных переживаний страдающих людей, но пробудил в нас интерес к человеку, веря в победу лучших его свойств над низменными инстинктами, научил признавать и в преступнике человека, признавать человеческое достоинство в людях, любить и жалеть человека»{6}.
«Пермские ведомости» — одна из старейших газет на Урале, дала статью П. Пересветова, написанную в остро полемическом духе{7}. Автор прослеживает творческую судьбу писателя, отношение к нему читающих сограждан. Он называет безнадежным течение, которое олицетворяет А. Скабичевский, деливший деятельность Достоевского на два периода: прогрессивный до половины 60-х годов, и затем до конца жизни — реакционный.
По «Пермским ведомостям» можно заключить, что театральный мир Урала не стоял в стороне от творчества писателя. В Пермском театре было показано «Преступление и наказание». В роли Мармеладова выступал Рассатов. Газета отмечала:
«На сцене, собственно, был только один г. Рассатов, который с поразительной реальностью изобразил Мармеладова, в трактире встречавшего Раскольникова и под началом пьяного покаянного настроения рассказавшего ему всю свою «пьяненькую жизнь». Душу выворачивающая страшная правда Мармеладова о жене и дочери Сонечке, ради спасения пошедшей на улицу, передана г. Рассатовым с громадным чувством и драматизмом»{8}.
Рецензент, отмечая именно эту наиболее сильную сторону в исполнении актера, как бы подчеркивал, что Мармеладов и Сонечка, как герои произведения Достоевского, несут в себе осуждение жестокости, социальной несправедливости, они гуманны и человечны.
Заглянем в газеты, выходившие в маленьких уральских заштатных городах, находящихся за сотни верст от губернских центров. Вот статья Н. Черноземцева «Великий каторжник», опубликованная в двух номерах шадринской газеты «Исеть», организованной Н. Здобновым.
Автор смело утверждает:
«…Почти всех великих людей, особенно у нас в России, слава сопровождала за гробом».
Н. Черноземцев обстоятельно говорит о пышности похоронной процессии и со злой иронией замечает:
«Так при участии судей и прокуроров провожали в место последнего упокоения того самого великого писателя, которого 31 год и два месяца перед тем как «государственного преступника» приговорили к «смертной казни через расстреляние»{9}.
До Урала доходят первые произведения Ф. Достоевского, появившиеся на экране. Кинокартина «Братья Карамазовы» демонстрируется в небольшом зале степного города Троицка, и газета «Степь» помещает заметку об этом.
«Если выбросить из величайшего произведения Достоевского, — говорится в заметке, — все психологические переживания, все элементы мысли, то от этого произведения останется именно то, что дает кинематограф — житейская драма.
Кинематографический аппарат в состоянии лишь передать игру физиономий и непосредственные чувства, отражающиеся на лицах. И поэтому, чем в пьесе больше темперамента, тем такие типы рельефнее обозначаются на экране, заставляя нас, порой, с жутким чувством следить за борьбой в человеке двух начал: страстей и добродетелей. Но чем меньше в типах экспрессии, чем больше у них моментов исключительно психологических, моментов, отмеченных напряженной работой мысли, тем тускнее и непонятнее она на экране.
Так именно и обстоит дело с «Братьями Карамазовыми»{10}.
Заметка эта является редким откликом провинциальной уральской печати на первый опыт экранизации романа Достоевского. Автор заметки, подписавшийся инициалами «С. Ц.» — секретарь редакции «Степь», известный на Урале революционер-большевик С. Цвиллинг.
