Алла Латынина - Большая антология рассказа. Заметки о премии имени Юрия Казакова
Пес же Игоря Клеха, имеющий законных хозяев в деревенском доме, влюбляется, словно девушка, с первого взгляда в заезжего туриста, устроившего привал возле реки, и хочет уехать с ним. Сцена, когда пес в отчаянье носится по берегу, бросается в реку вслед за лодками путешественников, а потом бежит по полю наперерез следующему изгибу реки, стремясь догнать уплывающих, действует на читателя примерно так же, как на героя рассказа, у которого «перехватывает горло». Но потом отмечаешь еще одну деталь: как наперерез псу бегут, «хлюпая сапогами по лужам», двое мужчин в телогрейках, его хозяева… Этих-то он почему предал?
Пес ведет себя нетрадиционно, но сам рассказ написан достаточно традиционно — во всяком случае, для Игоря Клеха, отнюдь не традиционалиста. В меру описаний природы. В меру — метафор. Хотя ведь и сам случай — метафора и предлагает многозначную трактовку.
В общем — неплохой рассказ. Но неужели же это лучший рассказ двухтысячного года и не было ничего значительней и ярче? Однако когда смотришь на шорт-лист, понимаешь, что у жюри был не такой уж большой выбор.
Юрий Данилович Гончаров — воронежский писатель, дебютировавший в литературе в 1945 году, участник войны, которая и заняла главное место в его прозе, — вряд ли подходящая кандидатура для того, чтобы открыть список лауреатов новой премии, собирающейся обозначить актуальные тенденции рассказа.
Емельян Марков, в ту пору недавний выпускник литинститута, в шорт-листе появился, видимо, по контрасту с Юрием Гончаровым: один родился в 1923-м, другой — полвека спустя. «Снег», напечатанный в «Юности», — как раз такой рассказ, которые в юности и пишут, воображая, как некто сходит от любви с ума и как это сумасшествие лучше же, конечно, отвратительного пошлого будничного мира. Не знаю, чем уж этот незрелый текст так сумел разжалобить искушенных членов жюри.
Рассказ Нины Горлановой и Вячеслава Букура «Случай на Радоницу» («Октябрь», 2000, № 6) — забавный анекдот: женщина думает, что оперативник, расследующий кражу, в нее влюбился, а он просто хочет получить благодарность для продвижения по службе. В шорт-листе он на месте, но не больше. Александр Яковлев с текстом, опубликованным в «Литературной газете», тоже не смотрелся серьезным кандидатом в лауреаты журнальной премии.
Рассказ же Леонида Костюкова «Верховский и сын» («Дружба народов», 2000, № 3), в журнальной публикации да и в шорт-листе поименованного Костиковым, мне определенно понравился. Краткая история трех поколений мужчин с начала ХХ века до его середины, которые мучительно любят своих сыновей, но зачем-то скрывают свои чувства. Необычное сюжетное решение, тонкий психологический рисунок. Есть что-то притягательное в этом рассказе. Но лучше ли он рассказа Игоря Клеха? Вот это не знаю. Я бы, пожалуй, предпочла рассказ Костюкова. Но не без колебаний.
Был еще в шорт-листе рассказ Марины Вишневецкой «Вот такой гобелен». Андрей Немзер из-за того, что он не получил главной премии, даже с жюри рассорился, в котором состоял, и демонстративно хлопнул дверью.
Вообще-то люди на то и разные, чтобы мнения у них не совпадали. И эстетические предпочтения других членов жюри, на мой взгляд, не могут являться поводом для истерики одного из коллег. К тому же «Вот такой гобелен» явно не относится к числу лучших произведений Марины Вишневецкой (рассказчика действительно сильного). На меня рассказ Вишневецкой произвел впечатление профессионально сделанного из набора узнаваемых характеров и ситуаций текста. Молодая женщина, ранний ребенок, с которым она не справляется, непутевый отец ребенка, безденежье, преуспевающие новорусские родственники, желающие ребенка взять себе и готовые за это платить молодой паре (она, разумеется, откажется), — все это правильно сшито, но все равно впечатление, будто это платье уже кто-то носил. И уж точно рассказ Марины Вишневецкой не лучше рассказа Игоря Клеха или Леонида Костюкова.
Короче, в шорт-листе того года не было лидера, а значит — не было и бесспорного решения о победителе.
Есть такое хобби у многих критиков и журналистов: решение жюри каждой премии осмеивать и поносить. В худшем случае оно коррупционное, мафиозное, «распил внутри обоймы», в лучшем — групповое, несправедливое, близорукое, «междусобойчик», но всегда неправильное и вредное для литературы.
Главные стрелы летели в «Букера» и премию им. Аполлона Григорьева (пока она существовала). Но и куда более скромной премии им. Казакова тоже досталось. Не успели ее учредить, как Дмитрий Ольшанский сообщил, что премия эта вручается «невесть кому» и невесть кем и худшее, что могло сделать жюри, — выбрать рассказ Игоря Клеха: «унылый, стилистически пошловатый… и начисто лишенный сюжетной занимательности»[3]. (Пройдет несколько лет — и Дмитрий Бавильский, рассуждая о премии им. Казакова, которая не оправдала его надежд стать «главным инновационным предприятием» в литературе, в качестве обнадеживающего решения жюри приведет именно награждение Игоря Клеха — «писателя странного, точного и вдумчивого» и будет сожалеть, что потом «истеблишмент» развернул премию в другую сторону.)
Но громче всех метал громы и молнии Андрей Немзер, склонный вообще обвинять литературные жюри премий и конкурсов в предвзятости, групповщине, политиканстве, а то и коррумпированности (кроме тех, разумеется, где работал сам). «Казаковку» он выполоскал три раза, и всякий раз — за то, что «кидала» Вишневецкую. Обвинения в лоббировании сыпались направо и налево (то, что настойчивое продвижение Вишневецкой является не чем иным, как лоббированием, — этого почему-то критик не замечал).
Если у первого жюри премии не было хорошего решения, то в следующем году, на мой взгляд, у жюри просто не было иных вариантов, кроме как проголосовать за рассказ Виктора Астафьева «Пролетный гусь». Рассказ традиционен, как вообще традиционен Виктор Астафьев. Судьба двух людей, на своих плечах вынесших войну: солдата и медсестры. Но написано все это так пронзительно, так лаконично и емко, что рассказ хочется назвать классикой жанра.
29 ноября 2001 года писатель умер. Кто-то, конечно, может считать, что раз умер — надо немедленно вон из списка номинантов. Ну а мне кажется, что это как-то не по-людски. Да, премия присуждается живым, но до сороковин вроде как душа новопреставленного еще не покинула землю… И надо иметь какое-то своеобразное представление о морали, чтобы обрушиться на это решение жюри, оправданное и нравственно и эстетически, и поучать: не след «кадить мертвецу, чтобы живых задеть кадилом» (Баратынский). Ну а кого ж задевают-то? Опять Марину Вишневецкую. Это ее рассказ «Т. И. Н. (опыт сада)» должно было наградить жюри, по мнению Андрея Немзера. Почему тогда не Маканина, не Кононова, не Шкловского, чьи очень неплохие рассказы были в шорт-листе?
Трогательный, но довольно банальный рассказ Вишневецкой из серии «Опыты», про то, как пожилая преподавательница вуза, нанятая полуняней-полугувернанткой к маленькой девочке, была с ней разлучена по окончании лета, конкурировал вовсе не с Астафьевым. Он конкурировал с рассказом Николая Кононова «Микеша», где удивительная оптика автора включается по мелкому, казалось бы, поводу — визиту к случайным знакомым — и складывает из разрозненных деталей заурядной советской жизни гротескно-гоголевскую картину мира. Он конкурировал с рассказом Евгения Шкловского «Улица», который не поддается пересказу, но не потому, что лишен сюжета, а потому, что прелесть рассказа в переливах смыслов, в сцеплении ассоциаций, в грустной иронии, с которой рассказано о томительном желании подростков увидеть на центральной улице города хоть одну из тех женщин, которые…
Он, наконец, конкурировал с антиутопической притчей Маканина «Однодневная война», которую я не могу отнести к лучшим рассказам писателя. Но уж если выбирать между милым и незамысловатым рассказом Вишневецкой и странной фантазией Маканина о последствиях обмена ракетными ударами между Россией и США, в которой метко схвачена неприятная черта нашего времени: судить политических деятелей не раньше, чем дождавшись их дряхлости, — то, конечно, рассказ Маканина лидирует с огромным отрывом.
По иронии судьбы и в третий год премии Вишневецкая вошла в шорт-лист, уже с рассказом «Опыт принадлежания» («Октябрь», 2010), и снова Немзер написал статью, в которой объяснил, что премию обязаны дать Вишневецкой, и всякое другое решение заранее объявил политиканством. Жюри, однако, не послушалось и присудило премию рассказу Асара Эппеля «В паровозные годы» («Знамя», 2002, № 10). При другом раскладе Немзер, возможно, Эппеля бы и похвалил, а тут пришлось вменить ему в вину «коллекционерскую холодную безжалостность и коллекционерскую упоенность собой».
На самом деле ничего постыдного в писательской страсти к коллекционированию необычных историй нет. Эппель же не просто рассказывает страшный случай, как девчушке, отправившейся с подружками впервые в жизни на юг, к морю, повредило паровозной искрой глаз, как ее отвезли в районную больницу на каком-то полустанке и из-за равнодушия и невежества медиков глаз она потеряла, как страдала от увечья, одиночества и покинутости, как решила покончить с собой, как была изнасилована уродом и подонком и… Вот тут история покидает поле реальности, ибо оказывается, что увечная девушка произвела «двух уродцев», показавшихся тем, кто при родах присутствовал, существами в облике «двух котят».
