Виктор Балахонов - «Я заклинаю вас не поддаваться сну»
Суровую критику современников Грак продолжает и позже. В прочитанной им лекции «Почему литературе трудно дышать» (1960) возражения с его стороны вызывает новый роман, литература, из которой человек изгнан, подменен окружающими его предметами и которая похваляется этим! Происходит чрезмерное увлечение техникой письма, формальными приемами, обедняющее литературу (Грак готов признать, что этим грешили и сюрреалисты).
Преходящесть, эфемерный характер современной литературы, обслуживающей сиюминутные потребности и узкогрупповые интересы, по мнению Грака, — это то, что делает ее неприемлемой в его глазах, но в таком отношении к ней содержится и частичный ответ на поставленный выше вопрос о месте сюрреализма в творческих исканиях писателя.
Сюрреализм для Грака — не застывшая доктрина, не умозрительная литературная теория, а способ, образ жизни, особое отношение к ней, возможность ее преобразования с помощью искусства. Сюрреализм — «состояние духа», которое, по словам Андре Бретона, можно обнаружить уже у Данте и Гойи, Учелло или Лотреамона. Грак согласен с мнением Мориса Бланшо, что нет особой школы, объединяющей в себе сюрреалистов, есть опять-таки определенное состояние ума; оно позволяет обнаружить и утвердить «сверхреальность» здесь и сейчас, а не в гипотетическом будущем. В действительности существует нечто большее, нежели то, что доступно непосредственному восприятию. По словам Элюара, сюрреализм — прежде всего «смертельная борьба против видимостей» («contres les apparences»). Именно об этой стороне сюрреалистического движения ностальгически вспоминают все, чей творческий путь, начавшись в недрах движения, позже уходил от него в сторону.
Что касается гуманистической концепции сюрреализма, его роль, как считает Грак, состоит в том, что именно он позволяет понять, что же такое человек, в чем его реальное могущество, каковы границы его надежд и возможностей. В век атомной бомбы и нависшей над человечеством угрозы полного его уничтожения поэзия призвана помочь вновь утвердить золотой век. Для этого нужно, полагал Бретон, соединить мечту и реальность. Поэзия становится самой жизнью, образуя с ней нерасторжимое и неразличимое единство.
В сюрреализме Грака привлекает некое оптимистическое, созидательное содержание. В прочитанной им в 1949 году лекции «Сюрреализм и современная литература» он говорил, что в 20-е годы сюрреализм приходит на смену дадаизму с его «разрушительством» как конструктивная фаза человеческой мысли и деятельности. Конечно, Грак по-своему интерпретирует смысл и содержание сюрреалистического движения, желая видеть в нем — в противовес пессимистическим концепциям экзистенциалистской философии — жизнеутверждающую поэзию-действие, но отношение к жизни — еще один критерий, по которому Грак готов классифицировать произведения литературы. Выше мы видели у него Клоделя и Сартра в одном «лагере», на самом же деле, оказывается, их (а они в данном случае лишь наиболее «представительные» фигуры) разделяет пропасть. Новое разделение весьма важно для понимания мысли и творчества Грака. Это — разделение по принципу да или нет тому, что есть жизнь. У Клоделя — да всему сущему, абсолютное приятие того, что должно быть; у него, даже в поздние годы, нет места возвращению назад, сожалению, воспоминанию, он обращен вперед. Сартр — столь же абсолютное воплощение противоположного принципа, чувства нет, заключенного в самом его существе и определенного уже в названии его первого произведения — «Тошнота».
Человек отделен от самого себя в «Постороннем» Камю; в романах Мальро и Сартра природа — отвратительная масса («une masse obscène»), с которой невозможен какой бы то ни было диалог. Человек оказывается как бы разорванным, обедненным, лишенным того, что делает его в полном смысле человеком. «Огромный мир мечты, мечты уснувшей и мечты пробужденной, утрачен этой литературой. Мир пейзажей. Мир… религий. Мир любви». Русская литература — литература, говорящая да жизни, утверждающая ее. Одна лишь страница Толстого возвращает нам чувство истинно человеческого, глубоко связанного с временами года, с ритмами жизни планеты; в ней — единство человека и природы, которое в свою очередь возвращает человеку его единство, воссоединяя то, что когда-то было разорвано, разъединено.
Вот здесь мы подходим к едва ли не самому главному, что дает ответ и на поставленный вопрос об отношении Грака к сюрреализму и к немецкому романтизму. Еще в предисловии к переизданию «Песен Мальдорора» (1947) Грак обратил внимание на особо важный положительный, как он говорит, вклад Лотреамона, вклад, до сих пор недооцененный, который состоит в том, что поэт показал огромную массу еще как бы необработанного, только-только извлеченного из «подземных глубин» материала для создания целостного человека («l'homme complet»). Именно в таком стремлении вернуть человеку единство для Грака — одно из главных достоинств сюрреализма: «Через тысячу противоречий, которые в конце концов являются противоречиями самой жизни, он сохраняет основную добродетель, постоянно требуя выразить целостность человека».
Но что такое, собственно говоря, целостность, единство человека? Грак не был ни единственным, ни первым, кто заговорил о том, что со времен Декарта и распространения рационалистической философии человек был как бы лишен значительной части своей духовности; вот уже почти три столетия у него было отнято право на фантазию, воображение, свободное выражение чувства. Были разорваны его естественные связи с природой, со всем, что не дается в непосредственном опыте и составляет некую не познаваемую разумом сверхреальность. Сюрреалисты, как полагает Грак (мы уже говорили об этом), и должны были вернуть человеку всю полноту его бытия. Обращаясь к немецкому романтизму, Грак в оптимистической философии йенских романтиков искал (и находил) союзников. Ему был близок романтический идеал человека совершенного, гармоничного, шеллингианский «целостный человек»
Сюрреализм подхватывает знамя борьбы против иссушающего рационализма Просвещения: как и романтики, он будет стремиться изменить мир в соответствии с «законом мечты и воления». «Мир должен быть таким, каким я его хочу», — утверждал Новалис. Поэзия перестает быть служанкой какой бы то ни было идеологии; она не выполняет никаких «заказов», ни политических, ни социальных, ибо она — сама жизнь.
В период, когда читательский интерес отчетливо поворачивался к литературе факта, достоверных свидетельств о недавнем прошлом и о событиях современных, Грак создавал особый тип художественной поэтической прозы, вызванной к жизни свободным, не знающим ограничений воображением художника.
Восстановление в правах фантазии, воображения — важнейший для Грака момент в эстетической системе романтизма с его склонностью к таинственному, загадочному, волшебному. Интерес к средневековым легендам влечет за собой новые, неожиданные для литературы середины XX века сюжетные линии, новые ощущения и переживания, открывает новые горизонты. Отсюда ряд тем, мотивов, создающих неповторимую атмосферу произведений Грака: тема «магического» путешествия, дороги, путешествия, от которого «все зависит»; мотив отъезда («человек, который собирается уехать, по-новому смотрит на то, что его окружает: он еще здесь, и его уже здесь нет»), предчувствия, ожидания, чаще всего тревожного, не завершаемого желанной встречей, умиротворяющим событием; мотивы вопросов, на которые не может быть ответа, любви, освещенной «магическим светом», подобной той, которую переживали герои средневековых легенд Ланселот или Тристан. Одно из главных мест действия у Грака — лес, рождающий мифы, где возможны чудесные происшествия и появляются загадочные персонажи.
Вместе с тем Грак констатирует и фундаментальные расхождения во взглядах немецких романтиков и сюрреалистов. Они заключаются прежде всего в трагическом признании сюрреалистами существования жестких структур в современном мире, которые противостоят стремлению к полному освобождению человека. Если в романтизме была, пусть иллюзорная, вера в возможность преодоления этих структур, то сюрреалисты более трезво оценивают объективные реальности жизни. По существу же, то, что отделяет романтиков от сюрреалистов, — это реальность целого столетия человеческой истории, в которой для Грака в одном ряду оказываются Сад, Фрейд и Ленин (вероятно, и Маркс; во всяком случае, Грак читал его «Классовую борьбу во Франции» весьма внимательно), изменившие прежние представления о человеке. Существенные коррективы внесла и вторая мировая война, многое в позиции писателя поставившая под сомнение.
Рассматривая истоки творчества Грака, не следует забывать и того, насколько важным для него был опыт реалистической литературы XIX века.
