Виктор Балахонов - «Я заклинаю вас не поддаваться сну»
Обзор книги Виктор Балахонов - «Я заклинаю вас не поддаваться сну»
Виктор Евгеньевич Балахонов
«Я заклинаю вас не поддаваться сну»
Жюльен Грак — одна из наиболее оригинальных и непривычных для нас фигур французской литературы. Творчество его трудно отнести к какому-либо определенному течению послевоенного периода: литературное наследие писателя представляется сознательным возражением тому, что создавали его современники, к каким бы направлениям они ни принадлежали; оно явилось вызовом устанавливавшимся эстетическим модам и правилам, теоретическим исканиям и «традиционалистов», и «новаторов». Художественное творчество Грака формировалось на своеобразном «скрещении» нескольких литературных влияний — особым образом воспринятого сюрреализма и немецкого (йенского) романтизма, освоенного опять-таки отчасти сквозь призму сюрреалистического движения. Менее заметным, но при этом весьма существенным для писателя было воздействие русской классической литературы — от Пушкина и Лермонтова до Толстого и Чехова.
Сам Грак не раз подчеркивал генетическую связь литературы, каждого литературного произведения со всем предыдущим художественным опытом. По его мысли, «книги питаются не только тем, что писателю дает жизнь, но и — особенно — той богатой почвой, которой является предшествующая литература». «Каждая книга вырастает на других книгах». Это, однако, не делало Грака подражателем кому бы то ни было. Он не стал ни запоздалым эпигоном сюрреалистов, ни архаичным для нашего сурового времени романтиком. Он создавал свой собственный стиль, свой художественный метод, свой взгляд на происходящие события.
Эрудиция Грака обширна. Это — эрудиция выпускника Эколь Нормаль с ее специфическим взглядом на жизнь и свое место в обществе. То, о чем можно сказать в небольшой статье, — лишь первое приближение к серьезному изучению творчества Грака. Сам Грак у нас еще сравнительно недавно был жертвой конъюнктурной критики. Так, автор небольшой статьи в КЛЭ со ссылкой на «прогрессивную французскую критику» указывает на противоречия в творчестве писателя, который, оказывается, «оставаясь в плену буржуазной идеологии», пытается «преодолеть пороки сюрреализма при помощи традиций немецких романтиков». Справедливости ради следует сказать, что и в самом деле, обратившись к статьям некоторых левых французских критиков, можно найти там нечто близкое к подобным суждениям. О такого рода вещах напоминать сегодня небесполезно, если мы хотим посмотреть на литературный процесс непредубежденным взглядом.
Из всего многообразного наследия Грака в настоящей книге выбраны лишь два очень разных и вместе с тем очень граковских романа — «Побережье Сирта» и «Балкон в лесу». Между тем огромный интерес представляют и его блестящие литературно-критические статьи, эссе, своеобразные очерки-заметки о путешествиях по Франции и за ее пределами.
Родился Луи Пуарье, позже вошедший в литературу под именем Жюльена Грака, в 1910 году в Сен-Флоран-ле-Вьей, городке на северо-западе Франции, в котором по крайней мере с XVIII века жило уже не одно поколение его предков, главным образом местных ремесленников. Будущий писатель прошел по всем ступеням традиционного французского образования с «гуманистическим уклоном»: начальная школа, лицей (сначала в Нанте, затем в Париже) и, наконец, знаменитая Эколь Нормаль на улице Ульм, из стен которой вышло немало известных ученых, писателей, политических деятелей Франции. Пуарье был примерным учеником, чьи успехи много раз отмечались поощрительными наградами, чаще всего книгами, которые школьное начальство считало полезными для воспитания юношества. В детские годы почитатель Фенимора Купера и Жюля Верна Пуарье открывает для себя мэтров современной литературы — Поля Валери и Андре Жида, Поля Клоделя, Жана Жироду, Жоржа Бернаноса, но с особенным интересом он занимается избранными им науками — географией и историей.
На рубеже 30-х годов в жизни молодого человека происходят события, имевшие для его будущей литературной деятельности далеко идущие последствия. В 1929 году он знакомится с «Парсифалем» Вагнера, вызвавшим острый интерес к исполненным мистики легендам средневековья. В 1930 году — первое соприкосновение с сюрреализмом, позже подкрепленное личной встречей с Андре Бретоном, которому Грак посвятит небольшую книгу. Странным детищем этих (и иных) разнородных событий явился роман «В замке Арголь» («Au château d'Argol», 1937), но о нем, как и о прочих произведениях писателя, — в другом месте.
Грак изучает русский язык в Школе восточных языков, сдает экзамены на право преподавания географии в старших классах лицеев. Подъем левых сил, приведший во Франции к созданию Народного фронта, на некоторое время захватил и молодого учителя лицея в Нанте; в 1936 году он вступает во Французскую коммунистическую партию. Заключение в 1939 году советско-германского пакта вызвало уход из ФКП многих деятелей французской культуры. Среди них был и Грак. Практически, как отмечают биографы писателя, с этого времени он больше никогда не проявлял политической активности, всецело отдавшись преподаванию и литературной деятельности.
«Странная война» привела Грака, мобилизованного в армию, на самую границу с Бельгией, во Фландрию, куда он в свою очередь приведет героев романа «Балкон в лесу». Освобожденный в 1941 году из плена, Грак возвращается к преподаванию сначала в Кане, затем с 1947 года до выхода в отставку в 1970 году — в парижском лицее Клода Бернара. Одна за другой появляются книги Грака, его эссе, сборники статей «Мое любимое чтение» («Préférences», 1961), «За чтением и писанием» («En lisant, en écrivant», 1981), том кратких заметок, опубликованных под общим названием «Lettrines» (1967, 1974).
История послевоенного творчества Грака (а оно целиком, за исключением романа «В замке Арголь», относится к этому периоду) неизбежно ставит перед исследователем вопрос, в чем причина того, что писатель обратился к опыту сюрреалистической литературы, точнее, к определенным ее аспектам (прежде всего к тем, на которые мы, рассуждая о сюрреализме, обращали меньше всего внимания) тогда, когда интерес к сюрреализму во Франции угасал; почему с такой решительностью осудил он современную ему литературную жизнь Франции, а в том, что это именно так, не оставляет ни малейшего сомнения резкий памфлет «Вкусовая литература» («La littérature à I'estomac», 1950). Обращаясь к сюрреализму, Грак, несомненно, отдавал себе отчет в том, что изначальные связи этого течения с политическими и социальными событиями эпохи либо уже утрачены, либо приобрели явно неактуальный и даже идущий вразрез с требованиями времени характер, что и объясняет нам нападки на сюрреализм со стороны Роже Вайяна («Сюрреализм против революции»), Жана Поля Сартра (эссе «Что такое литература»), возражения Альбера Камю и ряда других вовлеченных в политическую борьбу писателей. Собственно говоря, эти связи Грака вообще не интересовали. Его интересовало нечто иное.
В памфлете «Вкусовая литература», встреченном если не с возмущением, то с настороженным недоумением собратьями Грака по перу и большой частью читателей, Грак утверждает, что современная литература в значительной степени дискредитировала себя. Об этом, но с иных, нежели Грак, позиций, в сущности, говорили многие: тот же Сартр, Руа, Бланшо, Кюртис, и не только они. Литература не была в силах предотвратить ни войну, ни фашизм, ни дать окрыляющую послевоенный мир истину измученному войной человечеству. После освобождения, полагает Грак, читающая публика ожидала от литературы чего-то необыкновенного, пророческого, она верила в приход мессии; вместо этого литература оказалась разделенной на непримиримые и замкнутые группы прежде всего по политическому или идеологическому принципу. Так, с одной стороны, это были Жид, Клодель, Бретон, Сартр, Мальро, Камю; с другой — Арагон, Триоле, Канапа, Гильвик, Лаффит и т. д.
Можно было бы, разумеется, спорить о критериях такого отбора и о досадных «пропусках», которые в данном случае Грак допускает (почему, в частности, в предлагаемых им перечнях нет Поля Элюара, поэта-коммуниста, и в каком «лагере», по мнению Грака, он оказался бы?)[1]. В одном автор памфлета отчасти прав: во второй группе многие писатели словно отбросили в сторону заботу об эстетической стороне дела (и это прекрасно понимали такие писатели, как Луи Арагон или Эльза Триоле). Литературу оттеснили политика и идеологические соображения. Место настоящей критики заняли салонные сплетни, разного рода слухи, мнения, создающие и разрушающие литературные репутации. О литературе много говорят, ее мало читают (как мы помним, об этом блестяще поведала Натали Саррот в знаменитых «Золотых плодах»). Литература (и не только во Франции) стала средством сведения счетов, отражением политических страстей, обреченных на забвение. В «Заметках» Грак не без яда писал: «После доклада Хрущева часть французской литературы последних тридцати лет, причем не такая уж маленькая, стала хранилищем, полным увядших любовных писем».
