Владимир Набоков - Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина
Сочетание двух скольжений в одном стихе — быстрого скольжения на первой стопе и текучего скольжения на третьей стопе — сообщает энергию и лучезарность творениям русского поэта, и Пушкин — большой мастер в использовании этого Быстрого течения. Особенно привлекательно, когда за такой строкой следует или ей предшествует строка со скольжением на второй стопе (см. коммент. к главе Первой, XXIII, 11–13). Удовольствие, испытываемое от Быстрого течения, порождается не только его благозвучием, но также ощущением его полноты, его совершенной уместности в смысле формы и содержания. Наибольшее число подобных строк в строфе — шесть (Путешествие, XXVIII). Есть три строфы с пятью такими строками в каждой (глава Вторая, XI, соседи Евгения; глава Четвертая, XXX, модные альбомы; и глава Восьмая, IX, защита Онегина) и пятнадцать строф — с четырьмя. Очень звучны и восхитительны периоды из трех Быстрых течений подряд в главе Четвертой, XX, 9–11 (о родственниках) и в главе Шестой, XXVII, 3–5 (резкий ответ Онегина Зарецкому).
Частота строк «медленного течения» (со скольжением на второй и третьей стопах) достигает выдающейся цифры — девять — в блестящей в смысле скольжений главе Первой, где они даже соседствуют (см. коммент. к главе Первой, LIII, 1–7). Уменьшение числа строк со скольжением на второй и третьей стопах во всех остальных главах может быть результатом повышенного внимания Пушкина к ритму рококо.
Максимальное число строк без скольжения, которое я обнаружил, — девять на строфу; и таких случаев только два: глава Третья, II (разговор Ленского и Онегина) и глава Шестая, XLIV (рассудительная зрелость). Что касается периодов строк без скольжения (часто связанных с нравоучительными или разговорными пассажами), я нашел девять строф, имеющих по четыре таких строки в ряд, и пять строф — по пяти строк в ряд. Рекордное число последовательных строк без скольжения — шесть: глава Третья, XXI, 3–8 (разговор Татьяны с няней) и глава Шестая, XXI, 4–9 (бесславная элегия Ленского)…
Следующие примеры строк из «ЕО» могут облегчить работу с прилагаемой таблицей:
I: Строка со скольжением на первой стопе, или Быстрая:
И возбуждать улыбки дам…
II: Строка со скольжением на второй стопе, или Медленная:
Средь модных и старинных зал…
III: Строка со скольжением на третьей стопе, или Течение:
Зарецкий, некогда буян…
I+III: Строка со скольжением на первой и третьей стопах, или Быстрое течение:
В философической пустыне…
II+III: Строка со скольжением на второй и третьей стопах, или Медленное течение:
Блистательна, полувоздушна…
0: Строка без скольжения, или Регулярная:
Пора надежд и грусти нелепой…
<Разделы 11–12 посвящены сравнительному анализу других размеров и ритмов в русском и английском стихе>.
13. Рифма
…Строго говоря, для рифмы не существует законов или правил, кроме правила самого общего: рифма должна, в лучшем случае, способствовать «удовлетворению и удивлению» (как говорят французы) или, по крайней мере, чувству эйфорической безопасности (создаваемому рутинными рифмами в любом языке) посредством традиционного соблюдения определенных условностей. Но даже эти ощущения могут быть изменены и эти традиции низвержены таким поэтом, гений которого достаточно силен и оригинален, чтобы открыть новые пути, по которым пойдут другие…
Хорошие поэты России первой трети девятнадцатого века имели тенденцию отказываться от легких глагольных рифм (формы неопред. времени на «-ать», «-еть», «-ить»; прошед. времени на «-ал», «-ала», «-ало», «-али», «-ил», «-ила» и т. д.; формы наст. времени на «-ит», «-ят», «-ает», «-ают» и многие другие сплошь и рядом повторяющиеся формы), либо употреблять их как можно реже, либо обогащать их «consonne d'appui» <«опорной согласной»>. Хотя в «ЕО» бедные глагольные рифмы, как и бедные рифмы существительных (на «-анье» и «-енье» и падежные окончания, как «-ой»), встречаются, возможно, более часто, чем могло бы допустить чудодейственное мастерство нашего поэта, указанная тенденция прослеживается и в таких пассажах, где идет неторопливое перечисление действий или эмоций и трудно избежать монотонности рифмы.
Зачерпывая наугад горсть рифм из «ЕО», мы можем обнаружить такие богатые, как:
пиров
здоров
зевал
зал
да-с
глас
кровью
Прасковью (женск. имя, вин. пад.)
несносный
сосны
исторья
Красногорья (название места, род. пад.)
доволен
колоколен
рада
маскарада (род. пад.)
и лучшую рифму во всей поэме:
синий
Россини.
Велик урожай слабых или бедных рифм, как, например:
Ричардсона (вин. пад.)
Грандисона (вин. пад.)
ближе
ниже,
простых падежных окончаний:
умом (тв. пад.)
лицом (тв. пад.),
простых и неточных:
проворно
покорна
приезд
присест
и банальных рифм, как:
любовь
кровь
очи
ночи…
Начало строфы XLIV главы Четвертой содержит одну из самих изобретательных рифм «ЕО», в которой неожиданно, но, вместе с тем, совершенно естественно и восхитительно иностранное имя перекликается с очень русским оборотом речи, имеющим ударение на предлоге:
Прямым Онегин Чильд Гарольдом
Вдался в задумчивую лень:
Со сна садится в ванну со льдом,
И после, дома целый день…
То обстоятельство, что рифмы, независимо от их длины, не входят в метрическую схему строки, ведет к некоторым забавным последствиям. Если мы изобретем, к примеру, ямбическое двустишие, рифмы которого не просто длинные, но чудовищные и являют собой по длине настоящего морского дракона, то увидим, что, хотя после икта идет еще шесть дополнительных слогов, строка все равно остается четырехстопной (или «восьмисложником», как ее еще называют):
Есть рифмы прочные, напрашивающиеся,
И многоножки есть, подкашивающиеся.
Метрически это двустишие идентично, скажем, такому:
Есть рифмы точные, и есть
Другие. Всех не перечесть.
EUGENE ONEGIN
A Novel in Verse
by Aleksandr Pushkin
Pétri de vanité il avait encore plus de cette espèce d'orgueil qui fait avouer avec la même indifférence les bonnes comme les mauvaises actions, suite d'un sentiment de supériorité, peut-être imaginaire.
Tiré d'une lettre particulière Not thinking to amuse the haughty world,
having grown fond of friendship's heed,
I wish I could present you with a gage
4 that would be worthier of you —
be worthier of a fine soul
full of a holy dream,
of live and limpid poetry,
8 of high thoughts and simplicity.
But so be it. With partial hand
take this collection of pied chapters:
half droll, half sad,
12 plain-folk, ideal,
the careless fruit of my amusements,
insomnias, light inspirations,
unripe and withered years,
16 the intellect's cold observations,
and the heart's sorrowful remarks.
CHAPTER ONE
To live it hurries and to feel it hastes.
I
when he was taken gravely ill,
he forced one to respect him
4 and nothing better could invent.
To others his example is a lesson;
but, good God, what a bore to sit
by a sick person day and night, not stirring
8 a step away!
What base perfidiousness
to entertain one half-alive,
adjust for him his pillows,
12 sadly serve him his medicine,
sigh — and think inwardly
when will the devil take you?”
II
as with post horses in the dust he flew,
by the most lofty will of Zeus
4 the heir of all his kin.
Friends of Lyudmila and Ruslan!
The hero of my novel,
without preambles, forthwith,
8 I'd like to have you meet:
Onegin, a good pal of mine,
was born upon the Neva's banks,
where maybe you were born,
12 or used to shine, my reader!
There formerly I too promenaded —
but harmful is the North to me.1
III
