Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"
3 NN в черновике — [господин] Е. К. (там же). Но NN — не будущий супруг Татьяны, которого Пушкин еще не вывел на сцену. Русские используют латинское N для обозначения людей или мест неизвестных, как в других языках используется X.
III
В Коране мыслей много здравых,
Вот например: «пред каждым сном
Молись — беги путей лукавых,
Чти Бога и не спорь с глупцом.»
2—4 Эта «цитата» — смутный парафраз строк Корана, который Пушкин знал во французском переложении, — очевидно, относится к отрывку из суры (части) LXXIII о вечерней молитве, где строки 8 и 10, в переводе Ричарда Белла («The Qur'an», Edinburgh, 1937–1939, p. 614), гласят: «И поминай имя Господа твоего и устремись к Нему всем устремлением… И терпи то, что они [неверные] говорят, и беги от них хорошенько»[757]. В переводе Эдуарда Монте (Edouard Montet, «Le Coran», Paris, 1925, p. 236) последние слова звучат так: «…et éloigne-toi d'eux dans une retraite digne»[758].
4 См. последние слова «Памятника» (или «Exegi monumentum»), цитируемые мною в коммент. к гл. 2, XL, варианты 5–8.
IV
Цветок полей, листок дубрав
В ручье Кавказском каменеет. —
В волненьи жизни так мертвеет
И ветреный, и нежный нрав.
1—2 Подобный феномен петрификации описан также в стихах 27–28 посмертно опубликованного стихотворения из двенадцати четверостиший (начинающегося словами «Ты прав, мой друг…» — исключительно мелодичного, с байроническим уклоном; в нем Пушкин обращается к Владимиру Раевскому в 1822 г.):
…Так легкий лист дубрав
В ключах кавказских каменеет.
Владимир Раевский (1795–1872) — поэт (весьма посредственный) и декабрист (не имевший отношения к семье генерала Николая Раевского). Дополнительные строки в черновике (2371, л. 8 об.):
Когда бы груз меня гнетущий
Был страсть — [его бы сбросил я].
Так напряженьем воли твердой,
Мы страсть безумную смирим,
Беду снесем душою гордой,
Печаль надеждой усладим;
но чем (нрзб) утешить
<Тоску, безумную тоску…>.
V
Шестого был у В на бале;
Довольно пусто было в зале.
R. С., как Ангел хороша:
4 Какая вольность в обхожденьи,
В улыбке, в томном глаз движеньи,
Какая нега и душа!
Она сказала, Nota bene,
8 Что завтра едет к Селимене.
VI
Вечор сказала мне R. С.:
«Давно желала я вас видеть.» —
Зачем? — «Мне говорили все
4 Что я вас буду ненавидеть.» —
За что? — «За резкий разговор,
За легкомысленное мненье
О всем; за колкое презренье
8 Ко всем. Однако ж это вздор:
Вы надо мной смеяться властны,
Но вы совсем не так опасны;
И знали ль вы до сей поры,
12 Что просто — очень вы добры?»
1 R.С. в черновике (2371, л. 9) — L С с отвергнутым S. М.
VII
Сокровища родного слова,
Заметят важные умы,
Для лепетания чужого
4 Безумно пренебрегли мы.
Мы любим Муз чужих игрушки,
Чужих наречий погремушки,
А не читаем книг своих. —
8 Да где ж они? — давайте их.
А где мы первые познанья
И мысли первые нашли?
Где поверяем испытанья?
12 Где узнаем судьбу земли?
Не в переводах одичалых,
Не в сочиненьях запоздалых,
Где русский ум и русский дух
Зады твердит и лжет за двух.
Кроме двух измененных слов (в стихах 9 и 11), строфа эта есть зеркальное отражение гл. 3, XXVIa, 1–8 и XXVIb, 1–8.
VIII
Мороз и солнце! чудный день;
Но нашим дамам видно лень
Сойти с крыльца и над Невою
4 Блеснуть холодной красотою. —
Сидят — напрасно их манит
Песком усыпанный гранит,
Умна восточная система,
8 И прав обычай стариков:
Они родились для Гарема,
Иль для неволи теремов.
10 Терем был подобием дамского будуара; в допетровской Руси — часть жилища, отведенная женщинам.
IX
[Вчера у В. — ] оставя пир,
R.С. летела, как Зефир,
Не внемля жалобам и пеням;
4 А мы по лаковым ступеням
Летели шумною толпой
За Одалиской молодой.
Последний звук последней речи
8 Я от нее поймать успел,
Я черным соболем одел
Ее блистающие плечи;
На кудри милой головы
12 Я шаль зеленую накинул,
Я пред Венерою Невы
Толпу влюбленную раздвинул.
X
1 Я вас люблю… — единственное, что есть в этой части. Гофман (П. и его совр., 1922, IX, примеч. 181) полагает, что Пушкин собирался вставить сюда некую версию выброшенной строфы XXIIIа из гл. 3 («Но вы, кокетки записные, / Я вас люблю…»).
XI
Сегодня был я ей представлен;
Глядел на мужа с полчаса:
[Он важен], красит волоса
Он чином от ума избавлен.
[XII–XIII]
В черновике (2371, л. 8) обнаруживаются также еще две части, между II и III:
[XII]
Я не люблю княжны S.L.:
[Ее невольное кокетство — ]
Она взяла себе за [цель]
Короче было б взять за средство.
XIII
Вчера был день довольно [скучный.]
[Поутру были у меня.]
Чего же так хотелось ей?
Сказать ли первые три буквы?
К, Л, Ю, — Клю… возможно ль клюквы!
5 Ср. второй эпиграф к отрывку (ок. 1827), который, очевидно, был началом некоей поэмы, действие которой происходило в Италии. Отрывок этот открывается риторическим вопросом в духе Гете. «Кто знает край…»; первый же из двух эпиграфов взят из песни Миньоны, лейтмотива романа Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1795–1796), кн. III, гл. 1.
Второй эпиграф: По клюкву, по клюкву, / По ягоду, по клюкву (народная или псевдонародная частушка про сбор клюквы, Охуcoccus palustris). Это намек на каприз молодой графини Марии Мусиной-Пушкиной, любительницы вояжей, заявившей в Италии, что более всего она скучает по русской клюкве.
И. Шляпкин, «Из неизданных бумаг А. С. Пушкина» (СПб, 1903, с. 3), относит к «Альбому» также и следующий набросок:
Конечно, презирать не трудно
Отдельно каждого глупца;
Сердиться так же безрассудно
И на отдельного страмца,
Но что… чудно —
Всех вместе презирать и трудно —
………………………………………
Их эпиграммы площадные,
Их Бьеврианы занятые.
Относительно собрания каламбуров, в связи с которыми упомянута «Бьевриана», см. коммент. к гл. 2, эпиграф.
***
Эти тринадцать или четырнадцать «частей» — все, что мы имеем от «Альбома Онегина». Теперь же вернемся к основной линии — гл. 7, XXII.
XXI
Татьяна с ключницей простилась
За воротами. Через день
Уж утром рано вновь явилась
4 Она в оставленную сень,
И в молчаливом кабинете,
Забыв на время всё на свете,
Осталась наконец одна,
8 И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
12 Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной.
XXII
Хотя мы знаем, что Евгений
Издавна чтенье разлюбил,
Однако ж несколько творений
4 Он из опалы исключил:
Певца Гяура и Жуана
Да с ним еще два-три романа,
В которых отразился век
8 И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
12 Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.
5 Певца [фр. le chantre] Гяура и Жуана — Поэма Байрона «Гяур» была известна Пушкину с Онегиным в переводе Шастопалли (Chastopalli, 1820). Онегин мог отметить такой, например, пассаж:
