Анатолий Баландин - Каменный пояс, 1983
В отличие от сухощавого Стаднюка, Федосов был высокого роста, широк в плечах. Во всей его фигуре чувствовалась нерастраченная физическая сила. Оба они были любителями шахмат, но удовлетворение от игры получали только тогда, когда играли между собой и вдали от любопытных глаз. Перед тем, как сесть за доску, они обязательно выискивали укромное местечко, дабы скрыться от посторонних наблюдателей. Игра у них проходила в полном молчании и только время от времени сопровождалась междометиями да похлопыванием или потиранием рук.
25 июня Стаднюк и Федосов повели пятерку других самолетов на бомбардировку танковой колонны противника. Колонна встретила самолеты огнем зенитных пушек и пулеметов. Во время бомбежки осколком снаряда у самолета Стаднюка заклинило правый мотор. Остановка одного мотора в воздухе — это еще не самое страшное. Можно дойти и на одном. Но вскоре оказалось, что левый мотор тянет плохо. Стаднюк уже не мог оставаться на месте ведущего. Заметив мертво торчащий винт мотора, ведомые пилоты стали гасить скорость, чтобы не оставлять командира одного. Стаднюк же, не желая подвергать экипажи опасности возможного нападения фашистских истребителей, высунув руку из кабины, отмахал сигнал уходить всем домой, а сам с небольшим разворотом пошел на снижение. Ему надо было развернуться на обратный курс и дотянуть как можно ближе к аэродрому. Но самолет уже не летел, а едва удерживался в воздухе усилиями пилота. Присмотрев подходящее место и не выпуская шасси, Стаднюк посадил самолет на «пузо». Быстрее, чем обычно, все трое — он, штурман и стрелок-радист Балакин — освободились от парашютов и выбрались из кабин. Поразмыслили с минуту. Дорога, по которой двигались немцы, проходила недалеко, и оттуда вполне могли заметить снижение самолета. Похлопав ладонью по фюзеляжу, Стаднюк обратился к стрелку-радисту:
— Балакин, в ленте зажигательные есть?
— Есть, а как же, — поспешно ответил тот.
— Снимай пулемет — и по бензобакам. Подожжем самолет и будем уходить, — махнул рукой командир в противоположную сторону от дороги, где зеленел лес.
Балакин быстро взобрался на фюзеляж и тут же увидел бегущих к самолету людей с оружием в руках. «Немцы», — мелькнула догадка у Балакина, и в подтверждение послышался треск автомата, и пули зацокали по самолету. Балакин спрыгнул на землю.
— Там немцы, товарищ командир!
Стаднюк не обратил внимания ни на самого Балакина, ни на его слова. Он был занят каким-то непонятным для Балакина делом: распоясав ремень, он торопливо сдернул с него кобуру пистолета и далеко отбросил ее, а пистолет занес к затылку и заложил его под воротник гимнастерки. Оставшуюся неприкрытой часть пистолета закрыл летным шлемом, надев его на голову, потом застегнул комбинезон на все пуговицы, энергично подвигал плечами, поводил головой, проверяя, надежно ли держится пистолет. Проделав все это, он снова подпоясался, на ходу засунул запасную обойму за голенище и поспешил к Федосову, наблюдавшему за немцами. Заметив, что Федосов уже достал пистолет и приготовился стрелять по гитлеровцам, Стаднюк остановил его:
— Погоди. Убери пистолет.
Федосов удивленно посмотрел на командира.
— С такой «пушкой» против автомата не много навоюешь, — сказал Стаднюк. — А их всего четверо… Попробуем управиться с ними по-другому…
…Тяжело дыша, офицер и трое солдат подбежали и, угрожая карабинами, оттеснили летчиков от самолета. Офицер что-то проговорил, и один из солдат, заставляя каждого по очереди поднять руки, обыскал летчиков и забрал у Федосова и Балакина пистолеты. Офицер приблизился к Стаднюку и, касаясь стволом своего пистолета его петлицы с красневшей на ней «шпалой», утвердительно произнес:
— Ду бист гауптман! — И тут же резким движением перевел пистолет на грудь Стаднюка. — Ду бист коммунист?
— Я коммунист, — выше подняв голову, подтвердил Стаднюк, — а вот твое дело дрянь, если ты фашист.
Немец вскинул подбородок, самодовольно пробормотал:
— О! Я, я, их бин фашист!
Затем при помощи жестов офицер стал допытываться, где у Стаднюка пистолет. Стаднюк понял, о чем речь, и тоже жестом дал понять, что пистолет в кабине. Офицер что-то буркнул. Рядом стоявший солдат направился к самолету и начал взбираться к кабине пилота, не выпуская из рук карабина. Взбирался солдат неуклюже. Пробитые большеголовыми гвоздями подошвы его сапог гремели и скользили по плоскости. Какое-то мгновение внимание всех было задержано на том солдате, и Стаднюк не упустил этого момента: он сдвинул левой рукой шлем к затылку, захватил пистолет, снял шлем и принялся вытирать им потное лицо. Так, вытираясь то одной рукой, то обеими, он оставил шлем вместе с пистолетом в правой руке. А офицер становился все развязнее. Первая его настороженность сменилась уверенностью в своем превосходстве. Не увидев и не почувствовав скрытого замысла в поведении Стаднюка, он увлеченно продолжал разглагольствовать:
— Фашист бист гут! Ка-ра-шо! Коммунист — нихт карашо. Коммунист — пух, пух!
— Ублюдок ты, фашистское твое отродье, — сквозь зубы проговорил Стаднюк, — душа из тебя вон! — Он выстрелил прямо через шлем в грудь офицера. Затем подскочил к нему, подхватил, привалил к себе и повернул спиной к автоматчику. Автоматчик, стоявший все время наготове, так и не смог пустить в ход свой автомат, не решаясь стрелять в спину своего командира. Стаднюк же действовал решительно, точно. Придерживая тело офицера и прикрываясь им, он несколькими выстрелами прикончил автоматчика. На выручку офицеру кинулся солдат с карабином, пытаясь выстрелить в Стаднюка с открытой стороны. Но следивший за мим Федосов бросился наперехват, со всего плеча ударил кулачищем хлипковатого солдата и, выхватив из его рук карабин, хрястнул прикладом третьего солдата. Все произошло с такой молниеносной быстротой, что Балакин не успел помочь командирам.
— Быстрее, быстрее, хлопцы, двигайтесь, — поторопил Стаднюк Федосова и Балакина. — Вон, заберите свои пистолеты, — сказал он и взял автомат, подошел с хвоста к самолету, ударил очередью по левому бензобаку. Бензин из пробоин не появлялся. Видимо, он скапливался внутри плоскости. Стаднюк еще дал очередь по нижней кромке крыла — и сразу образовалась течь. Он вытянул из-за пояса шлем, пропитал его бензином, поджег и бросил в свою кабину. То же самое проделали Федосов и Балакин со своими шлемами.
— Опять немцы! — всполошливо крикнул Балакин.
С десяток гитлеровцев спешили к задымившему самолету.
— Федосов, Балакин, отходите к лесу! — приказал Стаднюк экипажу.
— А ты?
— Я задержу их, прижму автоматом к земле.
— Нет, командир, так не пойдет, — возразил штурман Федосов.
— Приказываю — отходить! — повысил голос капитан Стаднюк и дал короткую очередь по гитлеровцам.
Огонь горевшего самолета был уже неукротим. В кабинах стали рваться запасы патронов. Стаднюк увидел: короткими перебежками, прикрывая друг друга выстрелами из карабинов, штурман и стрелок-радист движутся к лесу. Он и сам думал присоединиться к ним, уже отполз от готового взорваться бомбардировщика, но вдруг почувствовал, как что-то горячее вонзилось в грудь и шею…
Обстоятельства гибели Стаднюка и Федосова нам стали известны, когда в полк вернулся оставшийся в живых Балакин.
II26 июня, на пятый день войны, составом всех имевшихся самолетов вместе с четырьмя эскадрильями другого полка нам было приказано нанести мощный бомбовый удар по вражескому городу, где было замечено скопление большого количества гитлеровских войск и техники.
Небо безоблачно. Внизу медленно проплывает земля, еще не израненная войной. Колхозные поля желтеют колосьями хлебов, к которым так и не прикоснутся руки человека. Возникающие перед взором поля, леса, селения, кажется, живут, как всегда, ничем не напоминая о войне.
А девять девяток, закрывая своей тенью землю, несли в бомболюках ответ врагу, его варварству. Воздушная армада приближалась к городу. Для кого-то этот полет, может быть, станет последним.
Заградительный огонь зенитных орудий в несколько линий начался задолго до подхода к цели. Пространство вокруг самолетов вмиг покрылось дымовыми шапками разрывов. Взрывные волны, ударяясь о борт самолета, создавали внутри его оглушительный грохот. То, что происходило в воздухе и на земле, невозможно представить человеку, не бывшему там в те короткие минуты. Через каждые полторы-две минуты очередные девятки сбрасывали и сбрасывали свои бомбы. Взрывы, пламя все шире захватывали город. К взрывам бомб добавлялись взрывы военных объектов. Зенитная артиллерия неистовствовала, насыщая атмосферу удушливой гарью.
Однако заградительные залпы зениток были не единственной угрозой для бомбардировщиков. Вскоре в воздухе появилось не меньше двадцати-двадцати пяти «мессершмиттов». Больше половины истребителей набросились на замыкающие девятки, чтобы рассеять их и не допустить прицельного сброса бомб. Ведущий первой девятки — командир полка Лунев — не торопился уходить из опасной зоны. После разворота от цели надо было дать возможность ведомым встать на свои места, создать недоступный для истребителей монолит девятки. От города девятка уходила сомкнутым строем и теперь уже на максимальной скорости. Девять пар молодых зорких глаз стрелков-радистов с неослабным вниманием ощупывали пространство задней полусферы и всю высь над самолетами. Вовремя не замеченная в воздухе точка легко может превратиться в грозного и коварного врага. Появление четырех истребителей не было неожиданностью. Истребители быстро сокращали расстояние до девятки. Первая пара, строго с хвоста, издалека открыла огонь, осветив бледными вспышками концы стволов своих пушек. Стрелки-радисты допустили «мессеров» на выстрел и открыли по ним шквальный огонь. Девять трассирующих струй уперлись в тела истребителей, теряя в них свой след. Оборонительный огонь бомбардировщиков скорее походил на атаку. Психика врага не выдержала. «Мессеры» колом взмыли вверх, но один из них вдруг клюнул, завалился на крыло и понесся к земле, уменьшаясь в размерах. Другая пара, посверкав стволами, быстро разошлась веером, подставляя под пули стрелков-радистов бронированное брюхо «мессершмиттов». Они не делали новых попыток атаковать, но еще долго преследовали девятку, напоминая собой изголодавшихся волков, готовых растерзать отставшую, ослабевшую жертву.
