Анатолий Луначарский - Том 2. Советская литература
В 1908 году выходит первая высокозамечательная книга, подписанная уже псевдонимом Янка Купала, под названием «Жалейка».1
Ее чистый и богатый, истинно белорусский язык, ее глубоко бедняцко-крестьянское содержание в смысле настроения, образов, мыслей, ее простая, прозрачная и мелодическая напевность произвели огромное впечатление.
Книга отражала собою тот взлет к самосознанию и надежде, который соответствовал подъему 1905 года.
Купала определился как поэт глубоко крестьянский, но выражавший собою не его сытые, кулацкие, консервативные настроения, а как раз то море крестьянских слез, ту серую, приниженную деревню, которая особенно типична была для Белоруссии и которая легко пошла потом на призыв пролетариата. В одном из своих стихотворений Купала прямо говорит о том, что огонь зажегся в груди крестьянина под воздействием «незнакомца с мозолистыми руками».2 Он отмечает и некоторое недоверие крестьянской массы к этому «незнакомцу». Это было еще робкое начало того романа между пролетарием и беднотой, из которого родилась современная Советская Белоруссия.
Годы шли, все больше удалялся красный 1905 год, все сильнее давила на белорусскую землю ночь реакции. Стихотворения Купалы проникаются тоской, граничащей с пессимизмом. Таким плачем полон его сборник «Гусляр», его символическая поэма «Курган», в известной доле и глубоко значительный сборник «Шляхам жыцьця».3
В упомянутых книгах Купала вылился весь. И только после Октябрьской революции он издал еще небольшие сборники («Безназоунае»),4 в которых он выразил свою горячую и благодарную любовь к новой эпохе.
Купалу можно считать, таким образом, ярким выразителем беднейшей части крестьянства во всех ее переживаниях, кончая ее переходом на сторону революционного пролетариата.
Купала с гордостью называет себя мужиком. Он ненавидит панство:
Загляни в подземелье, пирующий князь,
Под хоромами страшное дело;
Там бряцанье цепей, братья втоптаны в грязь,
Черви точат живое их тело.5
А сам крестьянин всегда и неизменно рисуется Купале как эксплуатируемый бедняк. Никакой узорности, иконности, никакого хлебного духа и избяного самодовольства, как то встречается у мнимокрестьянских поэтов в кулацкой их части, У Купалы вы не найдете. Превосходно выражена эта сторона купаловской поэзии в его стихотворении «Наука», которое мы приводим здесь в переводе Вс. Рождественского.
Знаем мы науку,
Знаем много лет,
Дарит его внука
По наследству дед…
Рано — на работу,
Поздно — на покой,
До седьмого поту
Биться день-деньской.
Быть с достатком в ссоре,
С счастьем — не в ладу,
Сеять зерна — горе,
Жниво жать — беду.
Обивать пороги
Сытых богачей,
Падать низко в ноги
Злых, пустых людей.
Бесприютным в поле
Призраком бродить,
И по чьей-то воле
Себе петлю вить.
Верить поневоле
Всей неправде той,
Что плетут нам в школе
Летом и зимой.
Быть в родимой хате
Вечно чужаком,
Вымещать на брате
Горе кулаком.
Коль беда случится,
Подружить с корчмой,
В горький час сродниться
С крепкою тюрьмой.
С божьего веленья
Рано умирать
И за все мученья
В пекле муки ждать…
Всю эту науку
Много-много лет
По наследству внуку
Завещает дед.6
Белорусское крестьянство угнеталось не только как крестьянство, но именно как крестьянство белорусское. Белорусский народ не признавался за отдельную нацию. Белорусский язык считался просто «мужицким говором», и ставились всяческие препятствия для того, чтобы на нем не развернулась самостоятельная культура.
Национальный язык — великое дело, и недаром чуткий гений Ленина, полностью выражавший дух пролетариата, с такой горячей определенностью установил непререкаемые права каждого человека на его родной язык.7
Трудно найти лучшее, более прочувствованное и более торжественное подтверждение силе любви угнетавшегося народа к своей родной речи, чем в стихотворении Купалы, посвященном белорусскому языку:
…Вырвут веру в счастье, вырвут все надежды,
Но того не вырвут, что нам мать певала,
Как бессонной ночью колыбель качала.
Ой, не взять у сердца молодого слова,
Не запрятать песни в тесные оковы —
Пусть берут младенца с материнской груди,
Пусть отца от сына отрывают люди.
Ты сроднилось с нами, слово речи милой,
Словно ива с корнем, словно с солнцем нивы,
Делишь с нами счастье, делишь с нами горе,
Словно мать родная, с ласкою во взоре.
Мы и сами даже никогда не знали,
Как тебя мы в сердце крепко сохраняли.8
Историческое прошлое белорусского народа не блещет красками и славой. Но оно дорого Купале и за проблески счастья и самостоятельности и за свою многострадальность. В будущем, предвидя расцвет сил своего народа, он претендует только на равноправие его с другими. Ни малейшей тени империализма, ни малейшего отзвука господского национализма, жадного национализма мещанства вы в любви Купалы к своей родине не отыщете.
Главное для его народа, по его мысли, это, конечно, будущее. И это будущее пришло. Теперь оно уже настоящее. И громким голосом назвало человека, который предсказывал и призывал его, своим народным поэтом.
Поэзия Купалы очень сильно распространена на его родине. Многие его песни поются в народе, и с ними вместе распространяется в крестьянских массах и энтузиазм Купалы по отношению к возрожденной родине. Вот один из его гимнов, в котором целиком отражается его нынешняя революционная радость.
Эй, орлята! Шире крылья!
Взвейтесь выше в буйстве яром
Над почившим сном могильным,
Над сонливостью над старой.
В красных молниях громовых
С гулким гомоном громов
Вы векам скажите новым
Свой приказ из новых слов.
Вам серпы и косы в руки
И мечи из синей стали.
Ведь для вас седые вьюги
В черном прошлом бушевали.
Час пробил — кому-то назло —
На широкую дорогу
Перейти с тропинки грязной
Белорусскому народу.
В новом дивном хороводе
В расцветающей свободе,
Без оков, на вольной воле
Выступает наша доля.9
Стихотворениям Янки Купалы нетрудно перешагнуть границу Белоруссии. Прежде всего, конечно, на запад, в польскую Белоруссию, где они особенно нужны. Но также и в Украину, РСФСР. Сделать это легко потому, что форма Янки Купалы очень родственна формам поэзии русской и украинской.
Кажется, уже непосредственно после издания «Жалейки» такой мастер русского стиха, как Брюсов, дал высокий отзыв о белорусском поэте.10 Тогда же Горький писал в одном из своих писем, теперь опубликованных (к Коцюбинскому),11 что его «взволновала» одна вещь Купалы, и он тут же перевел эту вещь. Ею мы и закончим характеристику поэта-юбиляра, окруженного в этот день любовью своего народа, к которому мы присоединяемся в горячем чествовании литературного и общественного служения поэта.
А кто там идет по болотам и лесам
Огромной такою толпой?
— Белорусы.
А что они несут на худых плечах,
Что подняли они на худых руках?
— Свою кривду.
А куда они несут эту кривду всю,
А кому они несут напоказ свою?
— На свет божий.
А кто же это их — не один миллион —
Кривду несть научил, разбудил их сон?
— Нужда, горе.
А чего ж теперь захотелось им,
Угнетенным века, им, слепым и глухим?
— Людьми зваться.12
Госиздатом в нынешнем году издан сборник стихов Купалы с его портретом, вступительной статьей Л. Клейнборта.13
«Толстяки» и «чудаки». По поводу пьесы Олеши в МХТ*
Присутствуя при новом спектакле Художественного театра1, постепенно отмечаешь одно удивительное противоречие спектакля. Название его — «Три толстяка». Эти толстяки — грузные, неповоротливые, отвратительные — заполняют много места на сцене. Декоративное оформление загружено всякого рода трюками, и словно нарочно — все эти полуигрушечные и вместе с тем кажущиеся массивными конструкции имеют какой-то одутловатый, увесистый вид. Пожалуй, можно сказать, что даже сама пьеса немножко длинна, немножко «бароккальна» количеством всяких выдвигаемых положений. Я не удивляюсь, что некоторые знатоки театра говорят о спектакле как о тяжеловесном. Между тем на меня и на очень многих других, видавших эту пьесу, она произвела впечатление законченной грации.
