Лазарь Лазарев - Записки пожилого человека
Визбор на обсуждении сказал, что от реальной истории сценарий отличается лишь тем, что в действительности нужна была срочная гинекологическая операция.
Я не сомневался, что кинематографическим начальством эта почти рождественская история о человеческой отзывчивости будет встречена на ура.
Через несколько месяцев — после летнего затишья в делах — я на заседании сценарной коллегии вспомнил о сценарии Визбора:
— Снимается?
— Да что вы! Забодали…
— Не может быть. Почему?
— Сказали, что начальник Главсевморпути и командующий воздушно-десантными войсками должны заниматься государственными делами, а не спасать какого-то сопливого младенца.
Я подумал: вот такими они и видят себя, избавленными от всего человеческого, не знающими ни жалости, ни сострадания, — бездушные машины для руководства безликой массой.
Главное — лошадкиБыл такой момент, когда Сергей Бондарчук должен был «Войну и мир» снимать в нашем творческом объединении. Обсуждался — для галочки — сценарий: ясно было, что Бондарчук ничего и никого слушать не намерен. Но галочное мероприятие проводилось с большим размахом — были приглашены и консультанты, и даже толстоведы «со стороны».
Все демонстрировали свое глубокое понимание толстовской эпопеи, режиссеры, не желая осложнять отношений с влиятельным собратом, рассыпались в комплиментах.
Вдруг попросил слово военный консультант фильма, заслуженный кавалерист, генерал Н. С. Осликовский. Тоном «на все, что вы здесь говорили, наплевать и забыть, теперь послушайте дело», он рубанул: «Главное, о чем надо позаботиться, — это о лошадках».
И оказался прав. Позаботились.
Потом шутили, что некоторые солдаты, отправленные в группу, обслуживающую съемки «Войны и мира», весь срок своей армейской службы провели во французской кавалерии.
У каждого свой кумирСнимался фильм «Путешествие», представлявший собой экранизацию трех лучших рассказов Василия Аксенова (я был редактором этого фильма). Главного героя первой новеллы «Папа, сложи!» — футболиста, заканчивавшего свою не очень складную спортивную карьеру, играл Владимир Рецептер — не только прекрасный актер, но и талантливый поэт.
В одном из эпизодов он должен был сниматься на стадионе во время матча. Перед съемкой решили провести несколько тренировок, чтобы он естественно держался на футбольном поле. Натаскивал его известный футболист (кто именно, я забыл), к тому времени ставший уже тренером.
Они очень понравились друг другу и после одной из тренировок пошли вместе в ресторан обедать. Конечно, выпили.
Расчувствовавшись, Рецептер решил поделиться с новым другом самым дорогим — своей любовью к поэзии Пастернака, объяснить ему, какой это великий поэт. Однако успеха не имел, футболист вежливо его слушал, и все. Не проникся, не зажегся.
Но Рецептер не отступал.
— Знаешь, какой это замечательный поэт, — втолковывал он футболисту. — Он как если бы сегодня был жив Пушкин.
Реакции никакой. Но Рецептер не сдается:
— Пойми, Пастернак в поэзии — это как в вашем деле Пеле.
— Иди ты! — с почтительным удивлением воскликнул футболист.
На ученияхВ феврале 1978 года в Минске проходила всесоюзная писательская конференция, посвященная документальной литературе о Великой Отечественной войне. Она совпала по времени с проводившимися неподалеку от Минска большими армейскими учениями, к которым готовились особенно тщательно, так как впервые на наши учения были приглашены в качестве наблюдателей западные военные.
В конференции участвовало немало писателей с громкими именами, вот почему в один прекрасный день пригласили и нас посмотреть учения.
Ранним утром отвезли автобусами сначала в какой-то военный городок, где переодели — февраль, холодина, — в ватные брюки, фуфайки, валенки, а потом на «поле боя». Там стояло несколько больших палаток. «Согрейтесь и перекусите по-солдатски, чем бог послал». Бог же был щедр, послал воинам немало, столы ломились: водка, коньяк, черная и красная икра, белая и красная рыба, ветчина, колбасы, соленые и маринованные грибы, свежие огурцы, — чего там только не было.
После этого мы огляделись. Для зарубежных гостей и начальства была выстроена большая, в высоту двухэтажного дома, «стекляшка», куда пригласили и нас.
Но я решил отправиться поближе к «полю боя», на КП обороняющегося полка, который, отбив атаку «противника», переходил в наступление, и потянул за собой Марка Галлая. Замечу, что только в один момент учения напомнили мне нашу войну, когда артиллерия начала обрабатывать передний край «противника» и снаряды пошли над нашими головами, все остальное было мало похоже.
Отправились мы на КП, спустились в блиндаж. Что-то в этом блиндаже мне показалось странным, режущим глаз. Не сразу понял: оказалось, бревна в блиндаже были покрыты лаком. Вот это настоящая подготовочка к приезду «натовцев», знай наших, лицом в грязь не ударим.
Давясь от смеха, показываю Галлаю на покрытые лаком бревна. Он, однако, совершенно не удивился: «А ты поднимись наверх, посмотри на маскировочные сети». Я поднялся и понял, что Галлай пережил шок раньше меня: сети были накрахмалены.
В тот день, когда я утром возвратился из Минска, мне пришлось по делам побывать в издательстве «Художественная литература». Редакторы, милые интеллигентные дамы, узнав, что я присутствовал на учениях, о которых много тогда писали, очень возбудились:
— А вы их видели?
— Кого?
— Как кого?! НЛО, пришельцев, ведь они прилетают на все большие маневры…
— Какие пришельцы! Разве можно верить этим сказкам! — рассмеялся я.
Но понят не был, они мне не поверили, вероятно, решили, что с меня взяли подписку о неразглашении.
В партизанском музееВо время этой конференции в Минске Симонов предложил: «У нас до начала вечера в Доме офицеров еще есть время. Там по соседству музей Отечественной войны — очень хороший. Давайте сходим туда, а оттуда прямо на вечер». И хотя музей уже закрывался, нас, конечно, пустили, — ведь Симонов пришел, и водил нас по музею сам директор.
Музей действительно оказался интересным, много поразительных материалов партизанской войны, партизанского быта в Белоруссии. Директор — в войну партизан — рассказал, что когда в 1944 году получили радиограмму с приказанием собирать экспонаты для будущего музея партизанского движения, решили, что на Большой земле, наверное, спятили — вокруг немцы, идут тяжелые бои, какие экспонаты, какой музей?
Уже попрощавшись с директором, в последней комнате на мгновение останавливаемся у стенда с книгами военных лет. Почему-то там лежат «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, хотя повесть написана уже после войны.
Недосмотр или кто-то из работников музея намеренно ее положил — Некрасов уже в эмиграции, его лишили гражданства, имя его вычеркивает цензура.
Переглядываемся с Симоновым. «Пошли, пока никто не обратил внимания, что мы здесь разглядываем, — говорит он. — Пусть и дальше пребывают в святом неведении».
Мы быстро уходим.
Об отставке ЖуковаРазговор с Симоновым о Жукове.
— Все-таки зря тогда Хрущев отправил Жукова в отставку. Конечно, после того как Жуков использовал армию, чтобы поддержать Хрущева против Молотова, Маленкова, Кагановича, Хрущев мог опасаться, что при случае Жуков может использовать армию уже в собственных целях, чтобы самому захватить власть в стране. Популярность у него была огромная, множество людей отнеслись бы к этому, как говорится, с пониманием. Но, по-моему, Хрущев перестраховался. Вы ведь знали Жукова, вряд ли у него были такие амбиции, не похоже на него, — говорю я.
— Да, не похоже, вряд ли, — подтверждает Симонов.
И вдруг после короткой паузы добавляет совершенно неожиданное, то, что никогда мне в голову не приходило.
— А, собственно говоря, почему у него в глубине души не могло быть желания стать главой государства? Эйзенхауэр стал президентом США, а Жуков с полным основанием мог считать, что воевал лучше Эйзенхауэра, и слава у него в своей стране была побольше.
Последнее желание РокоссовскогоСимонов рассказывал со слов Жукова.
— Встретил в больнице Костю Рокоссовского, — делился с ним Жуков. — Болен, выглядит очень плохо. Жаловался: «Врачи не пускают на юг. А я бы хотел поехать к морю, уплыть и не вернуться. Не хочу, чтобы похоронили на Красной площади».
Церберы и «негры»После снятия Хрущева стали наводить порядок в освещении нашей истории. Учредили дополнительные фильтры для мемуаров. Воспоминания о войне были поставлены под контроль Главного политического управления армии и флота, которое по части бдительности ни в чем не уступало Главлиту, а порой и превосходило его.
