Александр Воронский - Литературные силуэты
То же и с событиями. Был, конечно, бронепоезд, были партизаны и брали его, но, конечно, все это было по иному.
Искусство есть то, что лучше жизни и больше похоже на правду, чем сама жизнь — этому правилу Иванов свято следует, потому что он настоящий талантливый художник «божьей милостью».
Мы не хотим этим сказать, что вещи В. Иванова лишены бытового значения: их бытовая ценность несомненна; мы только хотим отметить, что бытовой материал переработан писателем в соответствии с художественными требованиями.
Еще несколько слов о быте. Из тех литературных кругов, которые создают «Утренники», нередко слышится, что наш быт контр-революционный. Творчество В. Иванова живое тому опровержение. А В. Иванов — не одинок.
Печатью уже отмечалось, что В. Иванов — писатель рисовальщик. Это верно и у него прежде всего цвета, затем запахи. Слабее — слух. Бой мужиков с бронепоездом описан так, что не слышно ни грохота, ни пулеметной, ни ружейной стрельбы. За то сколько эпитетов зрительного и обонятельного порядков! Внешне подходит беллетрист к своим персонажам. Дается представление о фигуре, затем диалоги и действия, поступки. Почти никакого психо-анализа, полный антипсихологизм. Внешность героев дается в такой манере, что, если бы художник-живописец решил бы последовать за автором и дать в рисунках коллекцию ивановских персонажей, получились бы рисунки футуристического характера, вроде тех, что дает Влад. Маяковский в своих талантливых плакатах. Для примера: «голый Незеласов — костляв, похож на смятую жестянку из-под консервов — углы и серая гладкая кожа». Учитель Кобелев-Миклашевский: «у него все было плоское, и лицо, и грудь, и рваные брюки на выпуск, и голос у него был ровный»… Или: «шел похожий на новое стальное перо, чистенький учитель». (Между прочим — интеллигенты у В. Иванова почти все плоские.) Описания наружности партизан даны выше. Всюду одна манера: резкие мазки, выпячивание двух-трех черт, резкое заострение и преувеличение — плакатная манера наших дней.
Антипсихологизм В. Иванова несомненно является в существе своем здоровой реакцией против ковыряки в душе, Пшибышевщины и Андреевщины, заполнивших русскую литературу кануна революции. Кроме того, это вполне соответствует изображению звериных, здоровых духовно и физически людей, данных писателем. Протокольно, просто, прозаически описывает автор самые драматические события, без лишних слов.
Вот картина пробы бомб в мастерской и расстрел.
«Слесарь тонкий, с девичьим розовым лицом, весело улыбаясь, подал бомбу. Царапнул железо капсюль. Кругло метнулась рука и круглые взметнулись слова:
«— Раз-два-три!
«Молчит крапива. Несет из-за бани порохом, землей, Никитин схватил другую бомбу, кинул. Подождали. Уже не порох пахнет; земля густая, по осеннему распухшая.
«Никитин кинул третью бомбу. Ничего.
«Шумно, как стадо коров от волка, колыхнулись и дохнули мужики.
«— Ы-ы-х… ты-ы!..
«Никитин, вытянув руку, взял винтовку. Резко, немного присвистывая в зубах, сказал:
«— Становись!
«Слесарь с девичьими, пухлыми губами мелко закрестился. Подошел к сутункам банной стены. Никитин приподнял фуражку с бровей, приложился и выстрелил» («Цветные ветра», стр. 71).
По добрым старым временам, сколько бы тут было нагнетено психологии, а тут все внешне, буднично, почти фотографично. По мужицкому. Так же, как у мужика, который докладывал Вершинину: «— всех убили? Усех, Никита Егорыч. Пятеро — царствие небесное!..» — В чем тут дело? В грубости и тупости восприятия? Нет, описание само говорит за себя. Все дело в том, что писатель не чувствует потребности пугать зря читателя и себя: и так страшно. Андреевский прием был бы для него фальшив, ложен, вреден.
Диалог у В. Иванова временами своеобразный. Собеседник часто отвечает не на вопрос, а какому-то своему внутреннему состоянию, словно ведет при помощи другого разговор с собой. Прием этот, заставляя подставлять соответствующие переживания и «вкладывать» их в изображаемое лицо, приводит читателя нередко к тому, что он спотыкается и вынужден разгадывать «загадки». Нужно очень осторожно им пользоваться, что не всегда соблюдает автор.
Немного злоупотребляет автор простонародными словами: колды, усех, здеся и т. д. Едва ли это нужно в таком количестве, как у автора. Много излишних грубостей-излишеств натурализма. Тут следовало бы быть более разборчивым. Впрочем, особенно это не претит: слишком глубоко опускает читателя писатель в гущу мужицкой жизни.
В. Иванов — сюжетен, если так позволительно выразиться. В его вещах есть занимательность фабулы. Отчасти он напоминает Джека Лондона. Приходилось слышать в связи с этим упреки в анекдотичности. Неизвестно, что собственно точно при этом имеется в виду. Анекдотичен бой партизан с бронепоездом, смерть Син-Бин-У, похищение киргизами православных икон, бой «батырей»? Такие «анекдоты» останутся в литературе.
Недостатком следует считать некоторую растянутость. Есть она и в «Партизанах» и в «Бронепоезде» и в «Голубых песках»: Рассказы у Иванова в этом отношении строже и выдержанней. В таких вещах как «Дите», «Полая арапия» — нет ничего лишнего.
К остранению сюжета В. Иванов прибегает меньше, чем другие серапионовы братья, — чаще в последних вещах, чем в первых. Пуская в ход такое вуалирование, нужно, однако, иметь в виду того массового читателя из низов, который является единственно стоющим, ибо за ним будущее. Сдается, что, например, описание смерти капитана Незеласова выиграло бы в глазах этого читателя, если бы была дана более ясно, четко и просто.
Порой у автора чувствуется спешка, незаконченность, некоторая неряшливость, свежая талантливая неотесанность и неприглаженность. Вывозит обычно одаренность. А все-таки… следовало внимательней, тщательней и строже относится к печатаемым вещам. И надо — учиться, учиться, учиться, обогащать себя всеми приобретениями науки, искусства и культуры, да простит нас за такую дидактику товарищ Иванов!..
Сила и прелесть таланта В. Иванова с особой полнотой звучит в его желтые цыплята, похожие на кусочки масла, выкатились из-под навеса»… сравнениях. Они свежи, сочны, метки и сильны. Берем наудачу: «маленькие «Дни-то какие — насквозь душу просвечивают»… «Емолин опалил постройку взглядом»… «Звенели дрожью, отсвечивая на солнце, большие, похожие на играющих рыб, топоры. Бледножелтые, смолисто-пахнущие щепы летали в воздухе, как птицы»… «Мужики молчали так, словно вели большой и важный разговор»… «с плеском и грохотом скачет вода, вскидываясь, белыми блестящими лапами кверху»… «- Назад! — оглушительно заорал Селезнев. И, как цыплята под наседку, пригибаясь, мужики побежали в тайгу»… «как племя злобных рыб, пойманных в сети, билась в камнях вода»… «Горели медленно розовые, нежные и тягучие, как мед, дни»… «Отвечал Апо: мысли мои засохли как степь летом… сердце у меня бьется как священный бубен»… «Закрыл прозрачные веки шаман и за ними глаз просвечивает, как огонь в золе»… «Не отвечает Каллистрат Ефимыч. А глаз, глубоко как сом в водах, незаметен»… «Глаз у кошки золотой и легкий, как пыль»… «Осанка у всех партизан стала слегка сгорбленная» (это понятно особенно, нам, подпольным революционерам. А. В.)… «Лыс как курган, хитер и слово бережет, словно клады — земля»… «С морды по шерсти текла вода и глаза у скота были тоже как огромные темные капли»… «Звери у меня на душе бегают»… «Бог для ночи нужен. С ним дневать не приходится… Здоровый черт, и есть у него своя блоха на уме»… «Беспалых, словно охмелев от боли, начал заплетаться языком»… «Как лемех в черной земле, блестели у него зубы»… «Заходили проворные, как блохи, глазенки»… «Партизаны, как стадо кабанов от лесного пожара, кинув логовище, в смятении и злобе рвались в горы»… «За озером в высокое, бледное небо с белыми клыками упирались белки»… И наконец: «всех земель усталые пальцы спускаются, а спустятся в море и засыпают. Усталые путники всех земель — дни»…
Усталые путники всех земель — дни! На жизнь это запоминается.
Щедрой рукой, легко, без натуги берет свои чудесные сравнения писатель, собирая их по горам, полям, степям, среди мужиков, народа крепкого и меткого. Можно, конечно, выудить в вещах В. Иванова несколько неудачных сравнений, промахов, но если к этому сводить все дело — значит, либо нужно быть тупым, либо иметь задние мысли. Рассказы и повести В. Иванова прямо перегружены сравнениями; видно, как через край льются они у автора, иногда даже тесно среди них, все кругом заставлено, как цветами в цветнике.
* * *
Тридцать лет тому назад в русскую литературу вошел А. М. Горький (Пешков). Он был первым буревестником русской революции. Он вышел тоже из низовой, взыскующей града Руси. Он внес в литературу романтику первых дней революции, свежесть поднимающихся низов, их духовную жажду и неудовлетворенность. В. Иванов идет от Горького, он его продолжатель. Его вещи написаны под сильным влиянием Горького. Он так же «шлялся» по Руси, измерил ее, также рассказывает о странниках и скитальцах. Но время другое. «Странники» и скитальцы толкли и ворота отверзлись. Волей истории на Руси они уже выступают не только в качестве ищущих бунтарей, а и строителей, созидателей новой жизни. Всеволодом Ивановым эти строители свидетельствуют воочию, что не даром рабочие, мужики-партизаны, красноармейцы — кровью поливали землю и целовали ее последними смертельными поцелуями.
