Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма
Дорогой согражданин великой единой республики, сердечно жму вашу честную руку.
Виктор Гюго.
Госпоже де Жирарден
Марин-Террас, 4 января 1855
На заре этого, 1855 года для нас блеснул рассвет: то было ваше письмо. Оно осветило нас своими лучами, словно заря, и, словно заря, принесло с собой росу слез. Когда я читал его, мне казалось, я видел ваше прекрасное и спокойное лицо, напоминающее воплощенную надежду. Весь Марин-Террас на мгновение как будто озарился вспышкой радости.
Я совсем не спешу и гораздо больше озабочен завтрашним днем, чем сегодняшним; завтрашний день будет грозным, разрушительным и вновь созидающим, но всегда справедливым. Таков идеал. Достигнем ли мы его? То, что делает бог, он делает хорошо, но когда орудием бога служит человек, орудие это подчас вырывается у него из рук и режет вкривь и вкось, вопреки воле мастера. И все же будем надеяться и будем готовы. Республиканская партия медленно созревает в изгнании, в гонениях, в поражениях и испытаниях. Надо же, чтобы хоть иногда проглядывало солнце и в годину бедствий, — ведь благодаря им всходит урожай и прорастает колос в сознании человека.
Итак, я не спешу; я печален, я страдаю от ожидания, но все-таки жду и считаю, что ожидание благотворно. Больше всего тревожат меня, как я уже говорил, эти все скапливающиеся революционные силы, которые бог выводит сейчас на сцену за спиной у Бонапарта, словно за ширмой; я наношу удары по этой ширме и пробиваю ее, но вовсе не желаю, чтобы бог убрал ее раньше времени. Впрочем, вы правы, теперь уже виден конец. Не может быть иного исхода в 1855 году, чем в 1812. Березина теперь называется Балаклавой; маленькое «н» падет, как пало и большое где-то в России. Только теперь это будет называться не Реставрацией, а Революцией.
А вас можно называть госпожа де Сталь, так же как и госпожа де Жирарден, недаром вас зовут Дельфина, и вы с прелестным равнодушием светила озаряете своими лучами эту клоаку. Я горю, а вы блистаете, и издалека, из глубокого мрака мой пламень приветствует ваше сияние. Вы пожинаете успех всюду, где только вам захочется; вчера в театре Мольера, сегодня в театре Скриба. Вам вздумалось прославить комедию-водевиль, и вам это удается, Париж вам рукоплещет, и Джерси советует Гюйо добиться осуществления законных авторских прав, что приведет, быть может, музу в наш океанский Карпентра. Ибо ведь вы нам почти обещали приехать, не забывайте этого, пожалуйста. Итак, мы ждем вас, а пока — наш Карпентра дает балы, где ваши цветы всех восхищают. Моя дочь весь вечер танцевала с вашим букетом, они были неразлучны и ослепили англичан, у которых Крымская война еще не убила любви к ригодону. Говорят, что Париж менее беззаботен; я это понимаю. Стыд еще горше несчастья.
Вообще же в воздухе чувствуется уверенность в скором падении М. Б., мне пишут об этом отовсюду. Только что Шарль, закуривая сигару, сказал: «1855 год будет годом, чреватым событиями».
Вчера я говорил о вас с Ле Фло, который восхищается вами и обожает вас, — как видно, заразился от нас в Марин-Террасе. Он часто заходит ко мне, и это привело к тому, что в Париже вскрывают его письма; недавно начальник полиции послал одно из них военному министру, который показал его номеру III, а тот прочел и сказал: «Смотрите-ка, Виктор Гюго сделал этого Ле Фло красным».
Ле Фло передал мне эти слова, и я его поздравил.
Месяца через два вы получите «Созерцания». Пришлите мне ваши последние шедевры. В этом письме вы найдете мою речь, о которой вы говорили; она наделала шуму в Англии и вызвала угрожающую реплику, брошенную мне перед всем парламентом, на которую я тут же ответил. Посылаю вам и свой ответ на эту угрозу.
Я нарисовал для вас свой портрет. Это не имеет отношения к политике, поэтому я пошлю его вам из Джерси. Выйдет довольно большой конверт, я отправлю его ценным пакетом и думаю, что вы получите его почти одновременно с этим письмом…
В. Г.
Герцену
Марин-Террас, 25 июля 1855
Дорогой согражданин, — ибо существует только одно гражданство, и в ожидании Всемирной Республики изгнание — наша общая родина, — вы высказали великую мысль. Я присоединяюсь к ней с готовностью и восторгом. Вы хотите разделить тех, кто объединяется, — королей — и объединить тех, кого разделяют, — народы. Вы хотите поднять Россию, вновь зажечь северную зарю, бросить клич свободы на московском языке, вложить руку великой семьи славянских народов в руку великой семьи человечества. Вы поступаете как европеец, вы поступаете как человек, вы поступаете как мыслитель; это хорошо. Вы доказываете, что политика, когда это высокая политика, — высшая из философий. Журнал, который вы основали, будет одним из самых гордых знамен в борьбе за идеи. Я вас приветствую, я вас благодарю, я вас поздравляю; и если подобное слово уместно для такого скромного человека, как я, — я вас ободряю.
Я больше чем когда-либо завален всевозможной работой и потому буду для вас скорей сочувствующим, чем сотрудником. Но вы можете рассчитывать на мою поддержку везде, где я смогу ее оказать, и на мою глубокую симпатию. Вы просите меня присоединиться к вам, вы видите, я уже с вами, и по собственному побуждению.
Вы выбрали подходящий момент, чтобы бросить призыв к единению и любви. Настал грозный час. Грохочет гром, сверкают молнии. В такие годы создаются скрижали завета.
Братски жму вашу руку.
Виктор Гюго.
Ноэлю Парфе
Вторник, 30 октября [247], Марин-Террас
Нас выгоняют отсюда. Прилагаю при сем разрешение в печать, которое я не успел оформить. Вы правы на странице двести сорок восьмой и неправы на двести двадцать четвертой. Откуда, черт возьми, вы взяли, что phalene [248] женского рода? Что у вас за идиотский словарь? Говорят le phalene. Поставьте это им на вид. Дорогой мой друг, обратите серьезное внимание на поправки grive, [249] pupile [250] и т. д. и на строку, исправленную по вашей очень правильной пометке красным карандашом. Красный цвет очень хорош. Пишу эти строчки галопом. Завтра я уезжаю. Нас выгоняют в пятницу 2-го, в день поминовения мертвых. Кто же мертвые? Они или мы? Я говорю: они.
От всей души ваш.
Бонапарт в своей декларации потребовал нашей выдачи. Трусливая Англия согласилась на изгнание. Я не хочу дожидаться намеченного срока. Я уезжаю завтра. Я сказал констеблю: «Земля, потерявшая честь, горит у меня под ногами».
Я отправляюсь в Гернсей. Пишите мне пока в Гернсей до востребования.
Признайтесь, что вы чувствуете себя немножко обывателем перед мистическим содержанием шестой книги и что волосы становятся у вас дыбом при мысли: а что об этом скажут?
В. Г.
Полю Мерису
Гернсей, Отвиль-Террас, 11 ноября 1855
Одно из моих первых писем из третьего изгнания должно быть написано вам. Вы, верно, уже знаете там, в Париже, о том, что произошло. Пиа написал королеве очень неудачное письмо, правильное по существу, но вызывающее по форме. Рибейроль был вынужден против воли напечатать это мальчишеское послание в «L'Homme». В результате — полицейская шумиха в Джерси и изгнание сотрудников «L'Homme». Это очень печально. Нет больше Англии.
Я вступился, составил и подписал Декларацию, которую вы, наверное, получили. Друзья присоединились. Я разъяснил недоразумение, восстановил правду, вернул пощечину. И ждал, полный решимости. Декларация была напечатана в газетах и расклеена на стенах 17-го; 22-го собрался совет королевы в Виндзоре; 26-го нам объявили об «expioulchenne». [251] И вот я в Гернсее.
Я живу в Сен-Пьере, столице острова, на Отвиль-стрит 20, в чем-то вроде гнезда чайки, которое я окрестил Отвиль-Террас. Пишите мне сюда или просто в Гернсей, пока не получите тайный адрес, который я вам пришлю на днях.
Огюст забыл, сколько у вас хранится моих денег, но он говорит, что я могу смело рассчитывать на 700 франков; и я скоро этим воспользуюсь. Я уже чувствую недостаток в лиарах: изгнания обходятся чрезвычайно дорого.
До скорого письма. Горячо жму вашу руку. Склоняюсь к ногам г-жи Поль.
Забыл вам сказать, что меня здесь прекрасно встретили. Весь город вышел на набережную. Когда я проходил через толпу, все обнажили головы. В Англии митинг за митингом, в знак протеста против изгнания.
В. Г.
Господам Томасу Грегсону и Ж. Коуэну из Ньюкастля,
членам Комитета иностранных дел
Гернсей, Отвиль-Хауз, 25 ноября 1855
