Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"
XXI
И сердцем далеко носилась
Татьяна, смотря на луну…
Вдруг мысль в уме ее родилась…
4 «Поди, оставь меня одну.
Дай, няня, мне перо, бумагу
Да стол подвинь; я скоро лягу;
Прости». И вот она одна.
8 Всё тихо. Светит ей луна.
Облокотясь, Татьяна пишет.
И всё Евгений на уме,
И в необдуманном письме
12 Любовь невинной девы дышит.
Письмо готово, сложено…
Татьяна! для кого ж оно?
1—2 И сердцем далеко носилась / Татьяна, смотря на луну… — Деепричастие «смо́тря» вместо «смотря́», с ударением на первом слоге, звучало как проявление режущей слух провинциальности
3—8 Я привожу весь отрывок:
Вдруг мысль в уме ее родилась:
«Поди, оставь меня одну.
Дай, няня, мне перо, бумагу,
Да стол подвинь; я скоро лягу;
Прости.» И вот она одна.
Все тихо. Светит ей луна.
Это самый длинный пассаж последовательных, лишенных скада строк в ЕО, за исключением схожей череды из шести связанных между собой стихов, передающих робкую элегию Ленского в гл. 6, XXI, 4–9. Короткий и прямолинейный монолог Татьяны с его умышленной безэмоциональностью следует сразу после блистательного пассажа, состоящего из восемнадцати энергичных строк со скадом.
9—14 Прелестно то, что образ Онегина, которым очарована Татьяна, не совсем совпадает с реальным Евгением. Татьяна видит себя романтической героиней, пишущей к вымышленному герою с лицом Евгения; однако по мере написания этого безрассудного послания оба образа, вымышленный и реальный, сливаются. Письмо закончено; оно писалось автоматически, в трансе, и теперь, когда реальность снова возвращается, Татьяна осознает, что оно адресовано реальной Татьяной реальному Евгению.
XXIa
Следующая строфа отвергнута в беловой рукописи:
Теперь мне должно б на досуге
Мою Татьяну оправдать —
Ревнивый критик в модном круге
4 Предвижу, будет рассуждать:
Ужели не могли заране
Внушить задумчивой Татьяне
Приличий коренных устав?
8 Да и в другом поэт не прав.
Ужель влюбиться с первой встречи
Она в Онегина могла?
И чем увлечена была?
12 Какой в нем ум, какие речи,
Ее пленить успели вдруг —
Постой, поспорю я, мои друг.
XXII
Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
4 Непостижимых для ума;
Дивился я их спеси модной,
Их добродетели природной,
И, признаюсь, от них бежал,
8 И, мнится, с ужасом читал
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда.20
Внушать любовь для них беда,
12 Пугать людей для них отрада.
Быть может, на брегах Невы
Подобных дам видали вы.
10 Оставь надежду навсегда — Данте Алигьери, «Ад», песнь III, стих 9: «Забудь надежду, всяк сюда входящий».
Внимания исследователей избежал double entente[503] слова «скромный» в неоднозначном 20-м примечании Пушкина, которое вследствие этого разделило судьбу моряцкого ругательства, почерпнутого, вероятно, Джейн Остин у Чарльза Остина и необдуманно вложенного ею в уста мисс Кроуфорд в «Мэнсфилд-парке» (т. 1, гл. 6), и отвратительного каламбура, занимающего целую строку в последней строфе гораздо менее невинного «Беппо» лорда Байрона.
В «Максимах и мыслях» Шамфора (в «Сочинениях», собранных его друзьями [Paris, 1796], IV, 43) я нашел следующее высказывание: «Je mettrais volontiers sur la porte du Paradis le vers que le Dante a mis sur celle de l'Enfer» [504].
XXIII
Среди поклонников послушных
Других причудниц я видал,
Самолюбиво равнодушных
4 Для вздохов страстных и похвал.
И что ж нашел я с изумленьем?
Они, суровым поведеньем
Пугая робкую любовь,
8 Ее привлечь умели вновь,
По крайней мере сожаленьем,
По крайней мере звук речей
Казался иногда нежней,
12 И с легковерным ослепленьем
Опять любовник молодой
Бежал за милой суетой.
Сноска в беловой рукописи:
E'l viso di pictosi color farsi,
Non so se vero о falso, mi рагеа.
Petr[arca][505]
Это начало второго четверостишия XIX сонета из «Rime di Francesco Petrarca in vita di Laura.»[506]; издание Генри Бона (London, 1859) предлагает три «перевода», свидетельствующих о том, что Петрарке повезло не больше, чем Пушкину. <…>
1 Среди поклонников послушных… — Очень слабая строчка. Поэт видит причудниц следующей строки окруженными послушным поклонением. Слово «похвал» (мн. ч., род. пад.), завершающее четвертую строку и столь часто встречающееся в ЕО (ибо оно легко рифмуется), соответствует французскому éloges, которое, судя по его использованию в качестве модного клише английскими писателями того времени, не имеет абсолютно точного аналога в английском.
11 …нежней… — так дано в предыдущих изданиях. Вариант «важней» 1827 г. — опечатка.
ХХIIIа
Следующая строфа отвергнута в беловой рукописи:
Но вы, кокетки записные,
Я вас люблю — хоть это грех.
Улыбки, ласки заказные
4 Вы расточаете для всех,
Ко всем стремите взор приятный.
Кому слова невероятны
Того уверит поцалуй;
8 Кто хочет — волей торжествуй.
Я прежде сам бывал доволен
Единым взором ваших глаз
Теперь лишь уважаю вас.
10 Но хладной опытностью болей
И сам готов я вам помочь
Но ем за двух и сплю всю ночь.
Если не считать обаятельного французского оборота в стихах 6–7, вся строфа есть не более чем набор банальностей, и Пушкин отверг ее совершенно справедливо. Гораздо позднее, работая над седьмой главой, он, похоже, собирался перенести эту строфу в «Альбом Онегина» (см. ком мент. к гл. 7, следующий за вариантами XXI — ХХII строф, «Альбом Онегина», X), но затем отказался и от самого «Альбома».
XXIV
За что ж виновнее Татьяна?
За то ль, что в милой простоте
Она не ведает обмана
4 И верит избранной мечте?
За то ль, что любит без искусства,
Послушная влеченью чувства,
Что так доверчива она,
8 Что от небес одарена
Воображением мятежным,
Умом и волею живой,
И своенравной головой,
12 И сердцем пламенным и нежным?
Ужели не простите ей
Вы легкомыслия страстей?
XXV
Кокетка судит хладнокровно,
Татьяна любит не шутя
И предается безусловно
4 Любви, как милое дитя.
Не говорит она: отложим —
Любви мы цену тем умножим,
Вернее в сети заведем;
8 Сперва тщеславие кольнем
Надеждой, там недоуменьем
Измучим сердце, а потом
Ревнивым оживим огнем;
12 А то, скучая наслажденьем,
Невольник хитрый из оков
Всечасно вырваться готов.
Согласно Томашевскому (Акад. 1937, с. 310), черновик этой строфы (2370, л. 12) был написан теми же чернилами, что и «Разговор книгопродавца с поэтом», черновик которого, датированный 26 сентября 1824 г., расположен рядом. Томашевский относит написание этой строфы к той же дате, из чего следует, что она была создана почти три месяца спустя после завершения строф I–XX1V и XXVI–XXIX.
Если не считать возможного желания теснее соединить «нежную Татьяну» с «нежным Парни», чтобы стилистически оправдать в противном случае к делу не относящиеся стихи 13–14 строфы XXIX, я бы предположил, что Пушкин был косвенно спровоцирован на это озорное подражание знакомством с произведением Ф. Булгарина «Литературные призраки» в обозрении «Литературные листки»[507], 1824 (не ранее 27 августа), ч. III, № XVI, где встречается фраза (вложенная в уста некоего Талантина, в котором легко распознается друг Булгарина Грибоедов): «Подражание Парни и Ламартину [со стороны русских поэтов]… есть диплом на безвкусие».
