Елизавета Драбкина - Кастальский ключ
Елизавета Драбкина - Кастальский ключ краткое содержание
Елизавета Драбкина
Кастальский ключ
В степи мирской, печальной и безбрежной,
Таинственно пробились три ключа:
Ключ юности, ключ быстрый и мятежный,
Кипит, бежит, сверкая и журча.
Кастальский ключ волною вдохновенья
В степи мирской изгнанников поит.
Последний ключ — холодный ключ забвенья,
Он слаще всех жар сердца утолит.
Эссе
Глава первая
Почему, почему меня, тебя, всех нас не было с ним в тот день, в окаянный день его гибели? Помочь, спасти, отдать за него жизнь!
«День был ясный, — вспоминает современник. — Петербургское великосветское общество каталось на горах, и в то время некоторые оттуда уже возвращались. Много знакомых и Пушкину и Данзасу встречались, раскланивались с ними, но никто как будто не догадывался, куда они ехали, а между тем история с Геккернами была хорошо известна всему этому обществу».
На Неве Пушкин шутливо спросил Данзаса: «Не в крепость ли ты везешь меня?»
Жорж Дантес будто был создан, чтобы стать убийцей Пушкина.
Выходец из семьи французских аристократов, которые в 1789 и 1830 годах испытали на себе грозные удары революции, он начал свою политическую карьеру с участия в заговоре герцогини Беррийской, целью которого было вернуть на французский престол старшую линию династии Бурбонов и залить Париж кровью.
А когда заговор потерпел поражение, Дантес вступил в ряды международных авантюристов, продающих любому венценосцу спою шпагу и честь.
«Проходимец, у которого было три отечества и два имени», — отозвались о Дантесе К. П. Мещерская-Карамзина, дочь историка.
«Егор Осипович» — так именовал себя Дантес в России.
Заручившись рекомендациями своей давней покровительницы герцогини Беррийской и прусского наследного принца, он предложил свои услуги императору Николаю I и был охотно принят на русскую службу, допущен по высочайшему повелению к офицерскому экзамену, обнаружил чудовищное невежество (он, француз, не знал, где находится Мадрид!), но был признан выдержавшим и определен корнетом в лейб-гвардии кавалергардский полк, а вскоре произведен в поручики. («Почет беспримерный и для людей самых лучших русских фамилий», — замечает по этому поводу один из первых биографов Пушкина, П. Бартенев). Он получил из собственной шкатулки Николая I годовое содержание в пять тысяч рублей ассигнациями и сверх того даровую квартиру и двух лошадей из придворной конюшни.
Красавец, щеголь, дамский угодник, он был обласкан петербургским высшим светом, сразу распознавшим в нем своего по крови, по духу, манерам, всему внешнему и внутреннему обличью.
А за плечом Дантеса — посол Нидерландов в России, барон ван Геккерн, черный даже на фоне этого черного дела.
Ван Геккерн столь порочен, столь низмен и зловещ, что, будь он выведен на сцене дешевой ярмарочной мелодрамы, он казался бы плодом низкопробной выдумки самого дурного вкуса.
Как привольно дышалось Дантесу и его приемному отцу ван Геккерну среди петербургской великосветской черни!
И до чего худо было там Пушкину, сделавшему в своем дневнике 26 января 1834 года, за день и три года до дуэли на Черной речке, невеселую запись:
«Барон д'Антес и маркиз де Пина, два шуана[1], будут приняты в гвардию… Гвардия ропщет».
Дантес вошел в историю как убийца Пушкина. Но судьбе было угодно, чтоб он был дважды заклеймен позором и презрением со стороны людей, принадлежащих к числу самых ярких звезд на небосводе XIX столетия.
Первый из них по времени — Виктор Гюго.
В знаменитой четырехчасовой речи перед французским Национальным собранием, произнесенной 17 июля 1851 года, Гюго выступил с разоблачениями заговорщической деятельности Луи Наполеона, подготовлявшего государственный переворот. «Карты на стол!» — воскликнул Гюго, и под улюлюканье, свист и выкрики, которыми правые депутаты пытались заставить его умолкнуть, швырнул имя Геккерна (речь шла о Дантесе) — человека, «который стал грязью прежде, чем превратиться в пыль», — как имя одного из ближайших сообщников Луи Наполеона.
Прошли два десятилетия, которые Дантес провел в самой непосредственной близости к императору Наполеону III. «Он был замешан во всех происках и событиях Второй империи», — замечает биограф Дантеса. А когда пролетарии Парижа свергли Наполеона и провозгласили Коммуну, Дантес, как это было предопределено всем его жизненным кредо, стал самым ярым ее ненавистником.
Тут его настиг испепеляющий взор Карла Маркса.
«Люди порядка», парижские реакционеры, — писал Маркс по горячим следам событий, происходивших в Париже, — содрогнулись при известии о победе 18 марта. Для них она означала приблизившийся наконец час народного возмездия. Призраки жертв, замученных ими… восстали перед ними».
Контрреволюция задумала выйти на улицы Парижа под видом народной демонстрации и захватить врасплох Главную квартиру Национальной гвардии. «22 марта, — писал Маркс, — из богатейших кварталов появилась шумная толпа «фешенебельных господ»: она состояла из всяких пшютов, а во главе ее были известнейшие выкормыши империи, как Геккерен…»
Знал ли Маркс, что тот, кого он называл «Геккерен», — убийца Пушкина? Едва ли!
Тем более поражает проницательность, с которой он, живя в Англии, разгадал в Геккерне подонка, мразь, заклятого врага и назвал его имя первым в перечне контрреволюционных наемников.
Почти день в день с тем, когда Дантес был принят в ряды российской императорской гвардии, Николай I пожаловал Пушкину чин камер-юнкера.
Но что это такое — камер-юнкер?
Ответ Большой советской энциклопедии лаконичен: низшее придворное звание.
«Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона от слова «камер-юнкер» отсылает к слову «придворные чины» и дает об этих чинах чуть ли не целый трактат: история придворных чинов, придворные чины при Каролингах, Меровингах, Бурбонах, при прусском королевском дворе. И придворные чины в России — слепок с прусских.
Одно из преимуществ придворных чинов и дам заключается в праве «стоять за кавалергардами», то есть собираться во время больших придворных приемов в зале, ближайшем внутренним апартаментам, — сообщает «Брокгауз и Ефрон». Дамы придворных чинов (их жены, сестры, дочери) пользуются правом танцевать на придворных балах.
Тут же дана иерархия придворных чинов российского императорского двора. Хотя она относится к 1898 году, вряд ли с пушкинских времен она претерпела большие изменения.
Из нее мы можем узнать, что при российском императорском дворе имелись 3 обер-камергера, 7 обер-гофмейстеров, 1 обер-гофмаршал, 1 обер-шенк, 1 обер-шталмейстер, 2 обер-егермейстера, 1 обер-форшнейдер, 41 гофмейстер, 9 егермейстеров, 2 обер-церемониймейстера, 1 гофмаршал, 12 церемониймейстеров, 176 камергеров, 252 камер-юнкера.
И в числе этих двухсот пятидесяти двух бонбончиков с глупыми глазами, глупым смехом, глупыми казарменными остротами — Пушкин!
Он стоит в том месте, где ему положено стоять по его «придворному чину», — «за кавалергардами». Огненные глаза его опущены, смуглое лицо кажется землистым. На нем мундирный камер-юнкерский фрак с нашитыми спереди золотыми галунами.
Он не видит лиц. Он ничего не видит. В поле его зрения только сверкающие сапоги кавалеров и тяжелые парчовые шлейфы придворных дам.
Он приподнимает глаза лишь однажды — когда мимо него, играя упругими ляжками, проходит Жорж Дантес.
…Я не хочу унижать Пушкина, куря фимиам и объявляя гениальным каждый его поступок, каждый клочок бумаги, на котором он написал несколько слов, — пусть это будет записка к ресторатору с заказом на страсбургский пирог из жирной гусиной печенки и трюфелей.
В «Моцарте и Сальери» он сам преподал нам урок, как должно относиться к гению. На восклицание Сальери: «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь; я знаю, я…» — Моцарт насмешливо отвечает: «Ба! право? может быть… Но божество мое проголодалось».
Мне дорог Пушкин, каким он был, — грешный, лохматый, веселый, трагичный, злой, несгибаемый, «изысканно и очаровательно некрасивый», как писала его современница В. И. Бухарина, верный, влюбчивый, непостоянный. Язычник, эллин, атеист, тираноборец. Чистый, как дитя. Мудрый всей мудростью мира.
Поэт!
Но как ни велика моя любовь к нему, я не испытываю желания становиться перед ним на колени и бормотать, как он велик.
Уж если вести о нем разговор, то помня народную мудрость, гласящую, что и кошка имеет право смотреть на короля.
Зима, мороз, бразды, кибитка…
Мчатся тучи, вьются тучи,
Невидимкою луна…
Все это было, было, все это не раз еще будет в стихах и поэмах, родившихся в михайловской ссылке.
