Святослав Логинов - О графах и графоманах или Почему я не люблю Льва Толстого
Обзор книги Святослав Логинов - О графах и графоманах или Почему я не люблю Льва Толстого
Святослав Логинов
О графах и графоманах
или
Почему я не люблю Льва Толстого
Прежде чем начать рассуждение о творчестве Льва Толстого необходимо сформулировать несколько до идиотизма элементарных истин:
а) Дети наше будущее.
б) Нельзя быть хорошим человеком, если ты ненавидишь детей.
в) Нельзя работать с детьми, если ты не умеешь этого делать.
г) Для детей все должно быть сделано как для взрослых, но гораздо лучше.
Отсюда следуют выводы:
Писать для детей надо как для взрослых, но гораздо лучше. Взрослый, наткнувшись на плохую книгу, пожмет плечами и отбросит поделку. Ребенок беззащитен перед графоманом, плохая книга может его просто-напросто покалечить.
Писателя прежде всего следует оценивать по тем его произведениям, что адресованы детям. Можно как угодно относиться к Гоголю, Тургеневу или Достоевскому, но они строчки не написали для детей, и ваше мнение останется вашим личным мнением, от которого у этих писателей ничего не убавится и не прибавится. (Для справки: я нежно люблю Гоголя, весьма холодно отношусь к Тургеневу, а Достоевский, по-моему, слишком страшен, чтобы любить его книги, и слишком громаден, чтобы оценивать его терминами: Нравится – Не нравится).
Если же литератор писал для детей, у нас появляется объективный критерий оценки. Можно разбирать произведения Дмитрия Нарксисовича Мамина-Сибиряка, находить достоинства и недостатки в его романах, но достаточно прочесть чистейшие, прозрачнейшие «Аленушкины сказки», и все станет на свои места. Сейчас модно поругивать Максима Горького, однако прочтите «Воробьишку» или «Ивана Дурака» и вы увидите настоящего писателя. Владимир Маяковский умерял ради детей свой бас и особо тщательно занимался «добычей радия», подбирая слова для детских стихов. Там вы не найдете «Последних дней Донца», какие встречаются в других его произведениях. Значит, Маяковский поэт, а все прочее – наносное. При желании можно найти ляпы и небрежности в произведениях Аксакова или Гаршина, однако, «Аленький цветочек» и «Лягушка путешественница» – безупречны. Если бы А.H. Толстой ограничился тем, что написал «Петра Первого» и «Хождение по мукам», а Шолохов не создал ничего, кроме «Тихого Дона», то было бы весьма трудно решить, кто является лучшим русским писателем ХХ века. Но Шолохов написал «Нахаленка», а Толстой – «Приключения Буратино», «Сорочьи сказки», «Рассказы и сказки для детей»… и я по-прежнему не знаю, кому отдать первое место. Склоняюсь в пользу Толстого, но исключительно по количеству написанного. А как оценивать Булгакова я не знаю, Булгаков не писал для детей.
И последнее. Гением является тот человек, который пишет для взрослых как для детей. Александр Сергеевич Пушкин не создал ни единой строки, адресованной детям, однако, все его сказки, даже такая взрослая вещь как «Руслан и Людмила», немедленно стали детским чтением. Значит, в русской литературе имеется по меньшей мере один несомненный гений.
С этих же позиций я собираюсь оценивать и «творчество» сиятельного графа Толстого, Льва Николаевича. Во всех случаях, где можно я буду ограничиваться разбором произведений адресованных детям, а к прочим сочинениям аппелировать лишь для получения дополнительной информации.
Сразу уточню, что кроме «Рассказов из Азбуки» и «Русских книг для чтения» мною у Льва Толстого прочитаны: рассказ «После бала»; романы «Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресенье»; повести «Детство. Отрочество. Юность», «Казаки», «Хаджи Мурат», комедия «Плоды просвещения». Мне могут сказать, что этого мало, что следовало бы прежде прочитать «Холстомера» или «Семейное счастье». На это отвечу, что для того, чтобы оценить свежесть осетрины вовсе не обязательно съедать всего осетра целиком.
Для подробного разбора я выбрал рассказ «Черепаха», помещенный в «Третью русскую книгу для чтения». Этот рассказ я приведу здесь целиком:
Лев ТОЛСТОЙ. ЧЕРЕПАХА. (рассказ)
Один раз я пошел с Мильтоном на охоту. Подле леса он начал искать, вытянул хвост, поднял уши и стал принюхиваться. Я приготовил ружье и пошел за ним. Я думал, что он ищет куропатку, фазана или зайца. Но Мильтон не пошел в лес, а в поле. Я шел за ним и глядел вперед. Вдруг я увидал то, что он искал. Впереди его бежала небольшая черепаха величиною с шапку. Голая темно-серая голова на длинной шее была вытянута как пестик; черепаха широко перебирала голыми лапами, а спина ее вся была покрыта корой.
Когда она увидала собаку, она спрятала ноги и голову и опустилась на траву, так что видна была только одна скорлупа. Мильтон схватил ее и стал грызть, но не мог прокусить ее, потому что у черепахи на брюхе такая же скорлупа, как и на спине. Только спереди, сзади и сбоков есть отверстия, куда она пропускает голову, ноги и хвост.
Я отнял черепаху у Мильтона и рассмотрел, как у нее разрисована спина, и какая скорлупа, и как она туда прячется. Когда держишь ее в руках и смотришь под скорлупу, то только внутри как в подвале, видно что-то черное и живое. Я бросил черепаху на траву и пошел дальше, но Мильтон не хотел ее оставить, а нес в зубах за мною. Вдруг Мильтон взвизгнул и пустил ее. Черепаха у него во рту выпустила лапу и царапнула ему рот. Он так рассердился на нее за это, что стал лаять и опять схватил ее и понес за мною. Я опять велел бросить, но Мильтон не слушался меня. Тогда я отнял у него черепаху и бросил. Но он не оставил ее. Он стал торопиться лапами подле нее рыть яму. И когда вырыл яму, то лапами завалил в яму черепаху и закопал землею.
Черепахи живут и на земле, и в воде, как ужи и лягушки. Детей они выводят яйцами, и яйца кладут на земле, и не высиживают их, а яйца сами, как рыбья икра лопаются – и выводятся черепахи. Черепахи бывают маленькие, не больше блюдечка, и большие, в три аршина длины и весом в 20 пудов. Большие черепахи живут в морях.
Одна черепаха в весну кладет сотни яиц. Скорлупа черепахи – это ее ребра. Только у людей и других животных ребра бывают каждое отдельно, а у черепахи ребра срослись в скорлупу. Главное же то, что у всех животных ребра бывают внутри, под мясом, а у черепахи ребра сверху, а мясо под ними.
Вот и весь рассказ. В книге он занимает ровно сорок шесть строк. В этих сорока шести строчках, словно свет в дивно ограненном алмазе собраны, кажется, все возможные языковые и сюжетные ляпы. Начнем, как водится, с мелочей, с того, что называется у литераторов блохами. Это – мелкие, досадные и легко исправимые ляпчики.
а) Повтор слов. Читателю предоставляется самому посчитать, сколько раз граф употребил на сорока шести строках слово «она» или «была». Отмечу лишь удивительную парность повторов: в конце первого абзаца в одном предложении употреблены слова «голая» и «голыми» (в том же предложении – дважды «она»). В конце третьего абзаца дважды фигурирует слово «лапами». В том же абзаце Мильтон «пустил», потому что черепаха «выпустила», там же два раза подряд слово «опять». Примеров можно накопать еще, но не будем занудничать.
б) Тавтологии. Скрытая тавтология весьма распространенная ошибка неопытных и плохих литераторов. «…небольшая черепаха величиною с шапку» – классический пример подобного ляпа. Если указаны размеры (с шапку), то зачем говорить, что они невелики? Или граф хочет сказать, что для болотной черепахи вырасти величиной с шапку, значит быть небольшой? Но это уже откровенное вранье.
в) Паразитные рифмы. «Вдруг я увидал то, что он искал.» Да вы поэт, Лев Николаевич!
г) Двусмысленности. «Голая темно-серая голова на длинной шее была вытянута как пестик», – даже из контекста невозможно понять, что имел в виду автор. Была ли голова вытянутой формы, или голова вместе с вытянутой шеей напоминали собой пестик? Не знаю, стоит ли предлагать читателю подобные шарады… только если специально сочиняешь каламбур.
Есть еще одна разновидность двусмысленности, когда несложно понять, что имел в виду автор. Однако, подобные ляпы еще более неприятны, нежели предыдущие. Психология читательского восприятия такова, что человек сохраняет в кратковременной памяти последнее из значащих слов, встретившихся в тексте, и соотносит его с ближайшим местоимением, если оно совпадает по грамматической форме. Читаем: «…спина ее вся была покрыта корой. Когда она увидала собаку, она спрятала ноги…» На этом месте читатель гулко икает и начинает отчаянно соображать, откуда у коры взялись ноги. Затем он припоминает, что в тексте еще фигурировала спина и пытается представить спину, увидевшую собаку. Затем, если у читателя хорошая память, припоминается «шея», «голова», «шапка» (это все претенденты на обладание ногами). Лишь затем в тексте, который приходится сканировать в обратном порядке, следует «черепаха». Весь этот процесс занимает десятые доли секунды и осознается как краткая мучительная судорога в процессе чтения. Не знаю, должно ли чтение доставлять радость, но я твердо уверен, что оно не должно представлять из себя цепь мучительных судорог. А то, что перед нами именно цепь, сомнений нет, на сорока шести строчках один и тот же ляп повторен шесть (!) раз. Особенно хорошо смотрится сочетание: «…царапнула рот. Он так рассердился…»
