Михаил Водопьянов - Небо начинается с земли. Страницы жизни
В темноте идем над Германией, но, как эхо берлинской тревоги, на нашем пути то и дело вспыхивают фейерверки зенитных обстрелов. Они не так сильны, как над фашистской столицей, но все-таки могут причинить немалый вред.
По-прежнему идем на трех моторах.
Вот погас позади последний луч прожектора, и опять в свете лупы, вынырнувшей из-за туч, заблистали волны моря.
Вышел весь кислород. Ведем машину на снижение. На высоте четыре тысячи снова заработал правый крайний двигатель.
Тихая ночь, спокойное море…
Настроение у нас приподнятое – выполнен боевой приказ, сброшены «гостинцы» на Берлин, можно сказать, продлен «сезон» бомбежки фашистской столицы, начатый накануне летчиками Балтийского флота.
Вынужденная посадка
Светает, появляются облака. Они напоминают каменные вершины горного хребта. Кажется, сейчас самолет врежется в них и разобьется.
Мощный циклон, как неприступная крепость, преграждает путь. Когда ПЕ-8 врезается в сплошную облачную стену, в кабине появляется снежная пыль.
«Настоящая Арктика», – подумал я. Но на крыльях лед не нарастал, и мы спокойно вели машину сквозь августовскую пургу. Многое повидал я на севере, но такой сильный циклон встретил впервые. За какие-нибудь десять минут в кабину нанесло много снегу, приборы густо покрылись снежной пылью.
В конце концов нам удалось вырваться из снежных объятий, и мы пошли над дождевыми облаками. Самолет вел Пусэп. Когда мы снизились до высоты 1800 метров, отчетливо стала видна земля, изрезанная мелкими полосками пашни, перемежавшимися лесом.
Впереди показалось несколько хуторов, объятых пламенем. Одновременно стали появляться частые клубы дыма, по которым легко можно было догадаться, что мы находимся над линией фронта. Снаряды рвались на западе и на востоке. Стреляли и в нас.
– Под нами Эстония, – услышал я голос штурмана. – Через полчаса будем дома.
Вдруг произошло нечто совершенно невероятное. Как по команде, остановились сразу все четыре мотора. В кабине стало тихо. Высота была всего тысяча восемьсот метров, и самолет быстро снижался. Что предпринять? Прыгать с парашютом – значит попасть в руки к фашистам. Садиться на открытое место – расстреляют. Выход один – сесть на густой лес, подальше от дорог, туда немцы доберутся не скоро. Разобьемся мы или нет, об этом я не думал.
– Приготовиться к посадке на лес, – предупредил я товарищей.
– Куда будем садиться? – спрашивает Пусэп.
– Брось штурвал, сам посажу!
Один за другим люди уходили в заднюю часть самолета, где меньше риска погибнуть при посадке.
Молниеносно сокращалась высота. Слышен был только свист ветра. Лес стремительно летел навстречу. Я выровнял самолет, стараясь как можно больше потерять скорость.
Наша машина сперва хвостом коснулась верхушек деревьев, потом распростертыми крыльями легла на густой лес. Словно страшная буря пронеслась над лесом, ломая сучья и вырывая с корнем деревья. Сразу наступила тишина. Фюзеляж с исковерканными крыльями опустился до самой земли.
– Товарищи! – крикнул я. – Живы?
– Мы-то живы, – ответил Богданов, – а вы?
– Раз спрашиваю – значит, все в порядке. Вылезайте, приехали!
Богданов выскочил из кабины первым. В одной руке он держал пистолет, в другой гранату. За ним вылезли и остальные. Неподалеку слышались орудийные выстрелы, трещал пулемет.
– Пошли скорее от самолета! Сейчас немцы появятся. Слышите? – сказал Пусэп.
– В таком обмундировании далеко не уйти, – остановил я товарищей, – надо переодеться.
Мы быстро сбросили меховые унты и комбинезоны. Уходя, захватили с собой продукты. Все остальное сожгли. Направление взяли на восток, по ручному компасу.
Дождь постепенно утихал. Сквозь деревья мелькнуло что-то похожее на блиндаж. Решили проверить. Идти в разведку вызвался Штепенко; он взял с собой стрелка. Мы внимательно прислушивались к каждому шороху, готовые броситься на помощь товарищам.
Вернувшись обратно, разведчики сообщили, что около блиндажа они видели немецкого часового. Остальные, вероятно, спали. Время было раннее – пять часов утра.
– А ты уверен, что это немец? – спросил я Штепенко.
– Вот тут, – указал он повыше козырька своей фуражки, – я видел две пуговицы, фуражка у него вроде шлема.
Решили обойти это место и идти дальше. Вскоре мы натолкнулись на полуразрушенные бараки.
Место было открытое. Вокруг ни души. Около бараков валялись в беспорядке поломанные койки. На площадке навалом лежал строительный лес. Очевидно, его приготовили для постройки новых бараков. Тут же помещался тир. Об этом можно было судить по мишеням на почерневших досках.
В одном из бараков мы нашли стенную газету на русском языке. Она была сильно измята и порвана. С трудом разобрали только маленькую статейку «Как обращаться с оружием и как его чистить». Никаких указаний на место, где мы находимся, обнаружить не удалось.
Не успели мы пройти и полкилометра, как натолкнулись на небольшое озеро. Высокий левый берег был покрыт редким сосновым лесом; правый, пологий, зарос травой и мелким кустарником. Мы пошли правым берегом, чтобы легче было укрыться от вражеских дозоров. Обходить озеро пришлось долго: место оказалось болотистым, надо было прыгать с кочки на кочку, а мы были нагружены продуктами и держали наготове оружие. То и дело проваливались по колено в трясину.
Твердо придерживаясь взятого курса, шли по болотам около четырех часов. Когда наконец выбрались на твердую землю, попали в березовый лес. Идти стало легче.
Показалась лесная просека, столбы телеграфной связи. На столбах, как струны, натянуты провода. К невысокому столбику прибита тонкая дощечка с надписью на эстонском языке. Пусэп прочел: «Ходить по просеке строго воспрещается». И все же мы не могли решить, кто сейчас хозяйничает на этой земле. Ясно было одно: линия фронта проходит где-то очень близко.
К середине дня погода прояснилась, проглянуло солнце. Одежда на нас высохла, но сами мы до неузнаваемости грязны.
Неожиданно впереди показались крыши двух небольших домиков. Как видно, мы наткнулись на хутор. Важно было только выяснить, кто здесь живет: эстонцы или немцы. Если гитлеровцы, то примем бой, вооружены мы неплохо.
Когда подошли ближе, оказалось, что это пустые деревянные сараи. За одним из них стояла русская печка с большой трубой, вокруг которой догорали угли.
Пусэп грустно покачал головой:
– Сегодня на этом месте стоял дом, интересно, кто же его сжег?
Кроме кур, копошившихся в огороде, не было ни души.
Задерживаться на хуторе было опасно: нас легко могли обнаружить случайные фашистские отряды. Нарвав в огороде свежих огурцов, мы ушли в чащу леса и в сумеречной прохладе продолжали путь. Тропинка, на которую мы выбрались, пересекла малоизъезженную проселочную дорогу. Дощечка на перекрестке указывала, что лесничий находится в трех километрах.
