Леонид Аринштейн - Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920
– Та-ак… Полка не видал, а банда у нас гуляет.
– Где?
– Вон, хуторок. Вторую неделю стоят.
– Чья банда?
– Шут их разберет. Какие-то полтавские… И с белыми дерутся и красным спуску не дают.
Васька, скроив престрашную рожу, пропел с пригнуской:
Ох ты, яблочко
Ананасное,
К ногтю белого,
К ногтю красного…
Так, что ли? – спросил он.
– Во, во! – обрадованно просветлел мужик. – В станице потребиловку расчудесили… Сахар, мыло, свечи, керосин – все народу даром роздали, себе только топоры и хомуты забрали. Хорошая банда, народ ублаготворяет.
Распрощались с мужиком и по распаханному полю напрямик поперли к маячившим вдали тополям. За разговорами и не заметили, как вышли к полотну железной дороги. Совсем рядом, около будки, увидали лакированный с желто-голубым флажком автомобиль.
– Стоп! – зашипел матрос. – Ложись… Штаб ихний или разведка.
Залегли и после короткого совещания, прикрываясь насыпью, поползли вперед.
В Максиме кровь стыла, ноги путались, в груди билось большое – в пуд! – сердце.
– Вася.
– Чшш…
– Вася, погибель наша.
– Отдала родная? – обернул матрос перекошенное злобой лицо. – Замри.
Подлезли ближе.
Васька осмотрел бомбу, вскочил и, подбежав к будке, метнул бомбу в окошко.
Взрыв
треск
пламя
из окна клубами повалил густой дым.
Матрос кинулся к радиатору. Застучал мотор.
– Вались! – крикнул он Максиму, сам вскочил за руль.
Машина рванула, понеслась в горячем вихре, в кипя щей пыли.
Максим от страху и удивления долго не мог ничего выговорить, потом нахлобучил шапку, откинулся на мягком сиденье и захохотал.
– Почихают… Друг, угостил. Почихают!
Галаган, припав к рулю, зорко смотрел на летящую встречь бешеную дорогу. Автомобиль шел ходко, виляя со стороны на сторону.
– Разобьемся?
– Никогда сроду.
– Чего она вихляется? Приструнь ты ее.
– Машина с капризами… Гоночная, фиат.
– Жми.
– Торопимся, как черти на свадьбу. Почихают, говоришь?
– Шарахнул, до горячего, поди, достало.
Догнали старуху. Она сбежала с дороги и нырнула было в канаву. Матрос затормозил, лихо остановил своего трепещущего катуна.
– Бабка, сюда.
Старуха подошла, кланяясь.
– Куда, бабуня, божий цветочек, топаешь?
– Молочка зятю на пашню несу.
– Молоко? – спросил Максим. – Давай.
Он отпил, сколько хотел, матрос докончил и, прищурив лукавый глаз, с напускной строгостью спросил старуху:
– Сколько тебе?
– Да ничего, сынок, кушай на здоровье.
– Ну, на горшок.
Начали расспрашивать ее про дорогу. Она, заплетаясь с перепугу, принялась растолковывать:
– Дорожка ваша, родимые, прямым-прямешенька. Будет вам мост, а за мостом Левченков юрт, то бишь не юрт, а греческа плантация… Мост, сыночки, в позапрошлом году от грозы сгорел, нету там никакого моста… Стоит при дороге хата казака нашего Петра Кошкина, сам он еще в холерный год помер, а сыны, толсты лбы, казакуют… Будет вам колодец при дороге…
– Вижу, бабуха, ты врать здорова, – перебил Галаган. – Садись с нами, будешь дорогу показывать.
– Помилосердствуй, касатик. Мати Пречистая, зять на пашне дожидается.
– Брось сопеть. – Он сгреб старуху в охапку и подал ее Максиму. – Держи!
Машина, прыгая по ухабам, помчалась. Моряк подкачивал, развивая скорость. Ветер плющил ноздрю, шумел в ушах. По сторонам, подобна играющей реке, стлалась степь. Пыль буйствовала за ними, как дым пожара.
Далеко впереди оба увидали чумацкий обоз и не успели еще ничего сообразить, как испуганные, взвившиеся на дыбы лошади промелькнули рядом и скрылись в крутящейся пыли.
За бугром блеснул церковный крест.
– Станица…
Хаты
улица
куры и утки – в стороны.
Максим крепко держался за борта. Старуха сползла с сиденья на дно кузова и беспрестанно крестилась. Так, на удивление жителям, прокатили они через станицу.
Машина стлалась, как птица в стремительном лете.
– Стой, дура-голова, – взмолился сомлевший от страха Максим. – Лучше пешком пойдем!
– Ты не беспокойся.
Дорога вильнула…
Машина, мотнувшись, чиркнула лакированным крылом о столб и покатилась мимо дороги прямо по степи. Моряк к рулю – руль отказал.
– Останови, пожалуйста.
– Черт ее остановит, не кобыла! – Выказывая полную невозмутимость духа, Галаган выпустил руль, закурил и повернулся лицом к Максиму. – Горючее выкачается, сама встанет.
Машину валяло с боку на бок, из-под колес выметывались комья черствой земли.
Пересекли распаханное поле. На меже, упустив лошадей, стоял босой старик. От удивления он не в силах был поднять руки, чтоб перекреститься.
С большого разгона, ухнув, в широком веере брызг перелетели мелкую речушку.
Донесся разорванный собачий лай. Впереди качнулся курган, за курганом шарахнулась потревоженная отара, и навстречу, вырастая в угрозу, начала быстро надвигаться новая станица.
Машина, сбочившись, промызгнула по косогору.
Невдалеке, раскинув сухие руки, проплыли кладбищенские кресты.
Под напором силы прущей рушились жердяные изгороди. Плетень был повален с сухим треском.
В передних шинах спустили камеры.
Автомобиль, оставляя рубчатый след на глубоких грядах огорода, замедлил ход и уткнулся мордой в глиняную стену хаты. От резкого толчка из навесной рамы вылетело зеркальное стекло, с Васьки слетела фуражка.
Выпрыгнули оба враз.
Нахлыстанные ветром лица их были черны, а глаза полны дикого блеска.
– Номер! – скрипуче засмеялся матрос.
Из двора в огород заглянула девчонка и, взвизгнув, пропала. Потом появился нечесаный мужик с винтовкой в руках. Увидав автомобиль, он стал в оцепенении.
– Здравствуй, дядя, – миролюбиво сказал Васька.
– Вы, товарищи, или как вас… чего тута?
– Извиняюсь, – сказал Васька и пошел было к хозяину.
– Я тебе, туды-т твою, пальну вот в бритый лоб, сразу всю дурь выбью. – Он принял наизготовку и передернул затвор.
– Не смей, – крикнул Максим и вытянул перед собой руки, точно защищаясь. – Мы не с худом…
– Пошто хату тревожите?
– Извиняюсь, – повторил матрос тоном, полным сожаления. – Я сам своей голове не рад. Приключился с нами полный оборот хаоса. Ты и сам виноват: зачем хату близко к дороге поставил? За нас, между прочим, ты можешь жестоко ответить. Завтра придут полчане и поставят тебя к стенке, а шкурой твоей, ежели догадаются, обтянут барабан.
Максим, видя, что перебранка грозит им бедою, отодвинул речистого друга и, стараясь придать словам мягкость, обратился к хозяину:
– Почтенный, какое вашей станице название будет?
– А вы сами откуда? – попятился тот.
