Алекс Гольдфарб - Саша, Володя, Борис... История убийства
И действительно, некоторое время спустя Немцов рассказал одной общей московской знакомой, как Путин при встрече припомнил ему эпизод с подписью и пожурил за “потерю бдительности перед провокациями Березовского”.
Я вспомнил эту историю четыре года спустя, когда объяснял следователям Скотланд-Ярда, почему отравление Саши Литвиненко не могло произойти по собственной инициативе какого-то генерала в спецслужбах — обязательно должна была поступить команда из Кремля. Если простой телефонный звонок от Буковского Немцову привел к моментальной реакции из президентской администрации, то, значит, вся лондонская тема стоит на “живом” контроле, и руководство ФСБ не вправе принимать самостоятельные решения по “лондонской линии”. Любая операция против нас должна быть санкционирована на самом верху.
ДАТЧАНАМ ПОТРЕБОВАЛСЯ МЕСЯЦ, чтобы разобраться с Закаевым. Изучив представленные Москвой объяснения, датское министерство юстиции сочло их “неубедительными”, и 3 декабря 2002 года Ахмеда отпустили на все четыре стороны вопреки давлению Москвы, включая бойкот датских товаров и остановку датских грузов на российской таможне.
Но мы рано праздновали победу. Как только Ахмед сошел с самолета в Лондоне, его арестовала английская полиция. В обвинениях, присланных из Москвы, теракт на Дубровке больше не упоминался, но зато присутствовало несколько новых эпизодов: похищение людей, массовые убийства, пытки и вооруженное сопротивление властям. На этот раз Ахмед пробыл под арестом несколько часов; судья Тимоти Уоркман отпустил его под залог в пятьдесят тысяч фунтов, которые внесла Ванесса Редгрейв.
Российский министр иностранных дел Игорь Иванов тут же заявил протест: по какой причине Закаева не оставили под стражей, ведь он ничуть не лучше Осамы бин Ладена! Было ясно, что нам предстоит долгая борьба: в отличие от датчан, принявших административное решение, британцы предпочли, чтобы вопрос об экстрадиции рассматривался в суде.
ПРОШЛО ДВА ГОДА с тех пор, как семья Литвиненко обосновалась в Лондоне, и их жизнь начала приобретать некоторую упорядоченность. Ритм задавала школа Толика, куда Марина отводила его по утрам. Саша обычно вставал поздно, так как почти до утра просиживал за компьютером или смотрел русские фильмы. Они по-разному переносили эмиграцию. Марина не скучала по России, если, конечно, не считать родителей, и не ощущала потребности постоянно цепляться за все русское; она легко вошла в новую жизнь. Саше, наоборот, требовалась ежедневная “доза руссики” в виде новостей из Интернета, компактных дисков с новыми фильмами, газет и книг. Он не страдал от ностальгии и не мучился тоской по родине. Но так получилось, что какая-то его часть просто не покидала Москвы.
Он по-прежнему был участником российской политической жизни. Его поклонники и ненавистники спорили о его книгах в Интернете. Московские бюро “Рейтер” и “Ассошиэйтед пресс”, радио “Эхо Москвы”, газета “Москоу Таймс” звонили, чтобы получить его комментарии. А в Лондоне даже соседи не имели понятия, кто он такой.
Марину не беспокоили его ночные бдения. У них в семье каждый имел столько свободы, сколько хотел. Как и в Москве, она не стремилась быть частью того мира, где обитали Фельштинский и Трепашкин, Березовский и Путин, ФСБ и чеченцы. Как она объясняла потом, “у нас было много общего и без этого”.
Чего им обоим не хватало в первые два года лондонской жизни, так это чувства стабильности. Их меблированная квартира не была постоянным жильем, а Марине ужасно хотелось иметь дом, который она могла бы устроить по-своему, создать уют, оборудовать для себя кухню. Саша, один из самых “домашних” на свете мужчин, еще больше мечтал о собственном гнезде. Однажды он подсчитал, что аренда, в которую обходится квартира на Эрлз-Корт, была бы примерно равна выплатам по ипотеке за небольшой дом в пригороде. И они стали подыскивать новое жилье.
Каждую субботу Марина отвозила Толика в русскую школу в Финчли на севере Лондона, ибо они решили, что ребенок не должен забывать язык Толстого и Пушкина. Пока шли уроки, она бродила по району, беседовала с агентами по недвижимости, изучала предложения. Наконец, на четвертую или пятую неделю она обнаружила участок на Мосвел-Хилл, где строили квартал односемейных домов. Одна из компаний Березовского вложила долю в проект, и Саше с Мариной достался дом.
Новоселье состоялось в феврале 2003 года. Теперь в их распоряжении было два этажа с тремя спальнями, огромной кухней и подвалом, который Саша переделал в спортзал, потратив уйму денег на оборудование. Марина так же самозабвенно создавала кухню. Это было самое счастливое время их жизни; они страшно гордились домом и всех звали в гости.
Среди приглашенных на новоселье был Ахмед Закаев. Он тоже застрял в Лондоне надолго, и его съемная квартира в Челси стоила слишком дорого. Закаеву нужна была большая жилплощадь. Он жил по чеченским традициям как патриарх большой семьи, с двумя женатыми сыновьями и бесчисленными внуками под одной крышей. Через улицу от Саши как раз строился подходящий дом. Но, как сказал потом Закаев, выступая на Сашиных похоронах, главное подсказала чеченская мудрость: “Сначала узнай соседа, а потом уже строй дом”. С первой же встречи они стали друзьями — непоседливый русский опер и видавший виды чеченский партизан.
КАЖДЫЙ, КТО СОБИРАЕТСЯ бежать на Запад от гнева диктатора или самодержца, должен разбираться в тонкостях двух взаимосвязанных юридических понятий — “убежище” и “экстрадиция”. Первое — из области административного права, второе — из уголовного.
Убежище — это что-то вроде прописки, вид на жительство для иностранца, которому на родине грозит опасность. Среди миллионов соискателей убежища лишь немногие обвиняются в родной стране в преступлениях; в основном это беглецы от дискриминации, геноцида, политических или этнических чисток. Решение о предоставлении убежища принимают иммиграционные власти, как правило, в закрытом режиме.
Большинство тех, кому грозит экстрадиция, никогда не обращаются к властям с просьбой об убежище. Как правило, это преступники, скрывающиеся от властей и часто живущие с фальшивыми документами. Согласно международным соглашениям, государства обязаны их вылавливать и выдавать в ту страну, где против них выдвинуты уголовные обвинения. В международных соглашениях, однако, четко прописано, что запрос на экстрадицию не может быть политически мотивирован. В тех редких случаях, когда за требованием о выдаче стоит политика, запрос можно оспорить в открытом суде.
Слушания по экстрадиции, однако, отличаются от обычного уголовного суда тем, что здесь не действует презумпция невиновности, и бремя доказательств лежит не на обвинении, а на защите. Кандидат на экстрадицию должен доказать, что запрос политически мотивирован или что в случае выдачи его ждут пытки, смерть или неправый суд. Иными словами, действует презумпция вины человека, которого иностранное государство обвинило в совершении преступления.
