Олег Куваев - Избранное. Том третий. Никогда не хочется ставить точку
Здравствуйте, многоуважаемая Алла Николаевна!
Здорово, баба!.
Получил два твоих письма. Хорошие письма, спасибо. Жизнь бежит, зажав в потной руке трешник, точно до закрытия магазина осталось четыре минуты. Кажется, что это было вчера, а оно, оказывается, было десять лет тому назад или уж вовсе невероятно — пятнадцать. Сколько до закрытия магазина, — неизвестно, все кругом меняется, только ты вроде бы как был так и есть. Но и это неправда. Если собрать в кучу все глупости, которые натворил за сорок лет, — наверное, первый, второй и пятый инфаркты проскочат подряде быстротой пулеметной очереди.
«Но всем торжественно пренебрежем!» (А. Тихонов, 1927.)
Конечно, ты права: «Корзину с еловыми шишками» надо снимать на мульти (О. Куваев, 1973).
Насчет елочек одуванчиков я тоже тебя, старуха, понимаю. Все мы к этому приходим. Или возвращаемся. Я тут сдуру с богатых кинематографических гонораров полез в кооперативов районе Аэропортовской строился писательский кооператив. С каминами! Голубая ванна вделана в пол. Ну и прочие интеллектуально мещанские радости. Слава богу, где-то вышла осечка. А пока осечка тянулась, я опомнился. Куда ты, Олег, лезешь? Ты меня можешь представить в голубой ванной? Я не могу. А возле камина в пунцовом халате можешь? Я от смеха умру. Тут у меня лес рядом. На велосипед прыгнул, маленько педалями покрутил — и лес. Сосны стоят над тобой хохочут, белки прыгают, ухмыляются. Все встает на свои места. И всегда вспоминаю я слова одной юной приятельницы. Она с неподражаемым видом могла стоять минут десять перед книжным шкафом, смотреть на него, а потом со вздохом еказать: «Неправда все это».
В остальном все как-то идет. Вышла в этом году книжка. Сижу вот делаю роман. Отгрохал сдуру кирпич на четыреста страниц. Сижу вот шестой раз переписываю. Парнишка я трудолюбивый, но шестой-то раз переписывать. Не сахар, девушка, не сахар. С кино я развязался. Весной затеялся было очередной двухсерийный бред, но я опомнился и убежал. Слишком дорого все это обходится. Вместо этого мы с Игорьком Шабариным мотанулись в Карелию. Хорошо было.
А сейчас вот, на данном историческом этапе, положе, но мне укладывать рюкзак и лететь в Магадан и дальше на Омолон на всю зиму: Избушка там меня ждет. Товарищ там сидит, телеграммы шлет. А у меня застрял вариант с журнальной публикацией романа и приходится сидеть дома. С книжной публикацией все нормально, но хорошо бы и через журнал пропустить.
Знаешь, баба, к сорока-то годам я пришел к выводу, что в колеблющемся, качающемся и дрыгающем мире есть два кита, на которых надо опираться: во-первых, работа во вторых, личная порядочность. Так и стараюсь. Если к этому еще присовокупить лес, так жить вполне можно. Вперед и прямо!.
Ездил я в Вятку на могилы предков и на пепелища. Пепелища и есть. Аж заболел там от расстройства. Не знаю, каким чудом меня и сестру вынесло из того болота. Весьма и весьма там плохо. Не был я там двадцать лет, двадцать лет тому назад действительность я воспринимал весьма сквозь очки. И посему.
А приехал, взял из перепечатки шестой вариант свово романа и вижу, что опять дерьмо и еще раз дерьмо. Это, сама понимаешь, нехорошо. Нуда ладно. Чай мы профессионалы, потому вперед и прямо. Дрожите, королевские купцы и скаредное лондонское Сити! На шумный праздник, на веселый пир, мы к вам придем незваными гостями. И никогда мы не умрем, пока качаются светила над снастями!.
Слушай молодая, обаятельная и красивая. Когда-то давно мои друзья графы Негребецкие дали мне такой совет: «Олег, вам тяжело жить и страданий много по той причине, что вы думаете лишь о себе и заняты лишь собой». Справедливые были слова, как я могу утверждать по прошествии лет…
И плюнь ты, ради бога, на эту доморощенную психотерапию, все эти книжечки о парапсихологии. Книжечки эти надо читать — так не для внутреннего употребления, а для самообразования, что ли. Опять же общение с психиатрами годится лишь в личном плане. Мне всегда доставляли удовольствие беседы с Мироном на любую тему, и я рад его видеть; но вот беседы медицинские — не вижу я в них пользы хотя бы по той причине, что ни один психиатр не может помочь человеку жить за исключением случаев сугубо клинических. Опять таки я это понял по прошествии лет.
К сорока годам я определился, знаю, что хочу, чего боюсь чего не боюсь. Ну и так далее. Живу я трезво, даже делово. Но не скучно. Ну и слава богу, и черт с ним, с Куваевым. Надо вот писать следующий роман, а я зачем-то Габриловича из себя корячу, вынет Мне душу этот «Мосфильм», вынет. И кино-то ведь опять дерьмо снимут, не в жилу мои идеи нонешним временам. Не велика беда. Горы высокие, снег чистый, сосны прямые, небо сине, — ну и слава богу. Вот скоро на моря подайся. Ну у! Что ТЫ! Еще на морях моей квадратной рылы не видали.
И вообще я все про тебя знаю. А почему? Да потому что и лично знаком, и письма читал — и опять же о поступках осведомлен, а я о всех, с кем знаком, всегда думаю. Сама понимаешь, что о тебе уж во всяком случае не меньше, чем о других. Думать о сложностях душевной жизни О. М. Куваева мне абсолютно неинтересно, да и тонкостей-то нет, вот я и думаю о других.
А я делаю сценарий для «Мосфильма». Впрочем об этом я, кажется; уже тебе сообщал. Роман тебе читать ни к чему. Ах, я лично, гораздо интереснее, ах, своих произведений. Приехал я сюда корячить из себя короля горных склонов, но что-то в этом году король из меня не получается. Снег тяжёлый, лыжи другие, сам уже старый. Прошлый год гонял ничего. А нынеча бросил. Хожу пешком. Южные, склоны уже вытаяли, вот по ним и шляюсь. Ни тебе горнолыжников, ни тебе горнолыжниц, в глазах от лака и синтетики не пестрит, магнитофоны в ухо не орут — тишина, благолепие. У умный такой делаешься. Пока за машинку не сядешь. Как сядешь — опять бездарь и дурак.
Ты все требуешь от меня каких-то утешительных и бодрых словес. А так как я уже почти десять лет профессионально занят именно словесами в разных сочетаниях, то в личном общении мне их как-то и применять неудобно. Это же идиотское определение «инженер человеческих душ» — адресуй к тому, кто это определение выдумал. Я с ним согласиться никак не могу. По многим и многим материалам я могу с уверенностью судить, что каждый сколько-нибудь стоящий писатель — прежде всего весьма растерянный человек. Растерянный перед сложностью бытия и сложностью человеческого агрегата. Те немногие истины, которые он решается утверждать твердо это ведь незаметный глазу осадок на дне очень большой посуды. Человек, который подобно Тильману, утверждает «я все знаю», никогда не сможет написать ничего, кроме заметки в стенгазету или диссертации. И даже великие писатели в великих произведениях (произведениях!) могли исследовать лишь частные случаи частной жизни в узком отрезке времени. Так что не адресуй мне «инженера», я даже и не техник. Разнорабочий без квалификации.
