Жан-Пьер Неродо - Август
Пример Мессалы остается одним из ярких свидетельств того, с какой ловкостью Август сумел перетянуть на свою сторону представителей старинной римской знати, превратив бывших противников в друзей. Одних он «подловил» на преданности идее государственности, других — на личном тщеславии, но тем и другим предоставил высокие и почетные должности. Искушенный политик, Мессала вместе с тем горячо интересовался литературой, в часы досуга сам сочинял стихи и прозу и принимал у себя в доме многих талантливых поэтов, которым оказывал поддержку.
Из всех его подопечных наибольшей известности добился Тибулл. В 31 году, когда разыгралась битва при Акциуме, он был 24-летним молодым человеком. Тибулл стал выразителем настроений той части молодых италийцев, которые прожили достаточно, чтобы постичь весь ужас гражданских войн, но слишком мало, чтобы отказаться от надежд на радости мирной жизни. Он писал:
Пусть другой проявляет в бою свою доблесть;
Пусть другому сражаться с врагом помогает воинственный Марс.
Мне же слаще стократ разделить с боевым ветераном
Добрую чашу вина и взирать с нетерпеньем,
Как, в вино обмакнув грубый палец, он чертит
По столу боевые порядки;
Слаще подвигов мне ветерана рассказ.
Лишь безумец способен стремиться на поле сраженья,
Где за ним по пятам угрюмая гонится смерть.
Нет, мне больше по нраву дожить до глубоких седин
И, состарясь в свой срок,
О минувших деньках вспоминать иногда[261].
Увы, дожить до седых волос Тибуллу было не суждено. Он скончался в 19 году, почти одновременно с Вергилием, не дотянув и до 40 лет. С собою в могилу он унес и мечты молодого поколения о безоблачной мирной жизни, наполненной радостями любви и свободной от необходимости участвовать в военных и политических распрях.
Не желал умирать молодым и другой поэт, еще один друг Мессалы и Тибулла. Он заклинал богов подземного царства не забирать его к себе слишком рано:
Да будет мне дано узреть как можно позже
Поля Элисия, ладью, скользящую по водам Леты,
И Киммерийские озера, —
Не раньше, чем когда поблекшее чело
Изрежут многие морщины
И, дряхлый старец, стану я рассказывать любезным внукам
Истории минувших лет…
Какое счастье без причин
Выдумывать себе горячку и понапрасну волноваться!
Увы, уж пятый день пошел, как болен я…[262]
Этот поэт писал под псевдонимом Лигдам и, возможно, приходился старшим братом Овидию. Как и Тибуллу, ему не довелось поговорить с внуками — он умер в возрасте 20 лет.
У Мессалы была племянница по имени Сульпиция, которой он одновременно был и опекуном. Эта девушка, влюбленная в человека много ниже себя по происхождению, может быть, даже раба, лишь в стихах осмеливалась излить свое чувство:
Вот, наконец, пришла любовь,
Но ждет меня позор, коли о том прознают;
Позор и то, что я ее скрываю.
Венера, моим стихам внимая благосклонно,
Послала мне любовь в награду.
Я дорожу своей виною,
И мне претит из страха пред молвою,
Любовь встречая, каменеть лицом.
Нет, я была его достойна,
Как он достоин был меня,
И что за дело нам до глупых пересудов![263]
Сульпиция — единственная римская поэтесса, чьи творения дошли до нас. Никаких доказательств того, что она и в самом деле любила человека, стоящего на социальной лестнице много ниже себя, не существует, однако, смело заявляя о возможности такой любви в стихах, она проявила вольномыслие, прочертившее бездну между ней и образцом добродетельной матроны, которому служила Ливия.
К этому же обществу принадлежал еще один поэт, родившийся в 43 году до н. э. Свои первые стихи он написал в возрасте 20 лет. Звали этого поэта Овидий. В отличие от Тибулла и Лигдама, которые умерли, не успев испытать на себе все строгости нового времени, он имел несчастье прожить долгую жизнь.
Овидий не зря пользовался репутацией эксперта в сердечных делах. Вначале он издал «Героиды» — поэтический цикл, написанный в форме писем, которые героини известных мифов адресовали своим возлюбленным[264]. Затем поведал миру о перипетиях своей любви к некоей молодой особе. Наконец, выпустил в свет «Искусство любви» — настоящий трактат, посвященный науке обольщения и предназначенный как мужчинам, так и женщинам[265]. Прячась за улыбкой опытного сердцееда, Овидий сумел показать, что римской молодежи, лишенной всяких гражданских прав, не оставалось ничего иного, как только обратить всю свою жажду деятельности и весь жар своего красноречия на любовные битвы. Уйдя с головой в достижение побед на сердечном фронте, на величие режима молодые римляне взирали со стороны, как зрители смотрят на актеров. Рисуя в воображении будущий триумф внука Августа Гая, Овидий давал своим ровесникам такие советы:
«Если какая-нибудь юная особа станет спрашивать у тебя имена царей и названия стран, гор и речек, изображения которых проносят мимо, отвечай не задумываясь, а еще лучше — не жди вопросов и начинай рассказывать про них сам. Даже если ты ничего про них не знаешь, говори так, словно знаешь все на свете»[266].
Около 1 года до н. э. Овидий охладел к жанру элегии и написал «Метаморфозы» и поэтический календарь, озаглавленный «Фасты». Казалось, он отказался от роли бунтаря и изо всех сил старался прославить режим, но это плохо у него получалось. Его поэзия не желала укладываться в узкие рамки официальной идеологии, и, какую бы тему он ни затрагивал в своих сочинениях, за внешним смирением автора все равно упрямо проглядывал его мятежный дух. Он истощил терпение Августа, и тот примерно наказал поэта, столь верно выразившего настроения, владевшие молодым поколением, выросшим за годы его правления.
Словно сознавая, что после гражданских войн с их массовыми жертвами счастливая жизнь невозможна, молодая римская знать с бездумным отчаянием пустилась во все тяжкие. Примерно то же самое происходило и во Франции времен Директории. Впрочем, в кругу поэтов, близких к Меценату, царили не совсем похожие настроения. Меценат познакомился с Вергилием в 40 году, во время кампании по конфискации земель, и с тех пор начал оказывать покровительство не только ему, но и другим писателям, подарив свое имя целому направлению в общественной жизни, заключающемуся в поддержке людей искусства. Вергилий познакомил Мецената с Горацием, который вскоре сделался его другом. Чуть позже к этому кружку присоединился Проперций. Меценат отлично понимал, насколько важна роль поэтического слова в разработке образа принцепса, но в то же время, будучи убежденным эпикурейцем, дружбу он считал высшей ценностью на земле. В подражание Платону Меценат написал диалог «Пир», выведя в качестве действующих лиц Вергилия, Горация и Мессалу. Последний, в частности, воздал на его страницах хвалу вину, которое «отворяет нам взор, делает все вокруг прекрасным и возвращает нас в сладкие годы юности»[267].
