Константин Лагунов - Так было
— Вот я и шагаю к тебе.
— Я рядом.
— Нет. Я ведь понимаю. Мне до тебя далеко. Шагать да шагать. Но я дойду.
Они сели на скамью в пустом и голом сквере. Зоя положила голову на плечо Степана, закрыла глаза. Степан гладил ее пышные, мягкие волосы, приговаривая:
— Зайка, Зайка… какая ты…
— Какая?
— Солнечная.
— Степа, сочини стихотворение обо мне. Сейчас же.
— Можно и сейчас.
Степан задумался. Помолчал. Медленно произнес:
На губах твоих
зорька скрывается.
И когда улыбнешься ты,
Над землею
рассвет занимается,
Расцветают в лугах цветы.
— Ну как?
— Очень плохо, — рассмеялась Зоя, — кажется, не быть тебе поэтом, Степа.
— Я об этом и не мечтаю. Самое лучшее быть комсомольским работником. Не жизнь, а водоворот. И ты — в самой воронке. Вертись и вертись, как вечный двигатель…
— Понимаю. За то и люблю тебя, товарищ вечный двигатель.
— Скажи еще раз это.
— Люб…
Он не дал договорить…
Как ни долги мартовские ночи в Сибири, а им все же приходит конец.
Степан проводил Зою до дверей гримировочной, где по-прежнему жили Козловы.
— До свиданья, Зоенька.
И ни шагу друг от друга!
Текут минуты.
Светлеет небо на востоке. Крадется по земле рассвет.
…Зоя разулась у порога. Прошла за перегородку из фанерных щитов и сразу увидела мать: та сидела на топчане, обхватив руками худые колени. Девушка подошла к ней, потерлась щекой о горячую щеку.
— Почему не спишь?
— Тебя жду.
— Я не маленькая, не потеряюсь.
Мать погладила ее по голове.
— От тебя табаком пахнет.
— Он же курит, — не думая, сказала она.
— Кто? Степан?
— Да… А ты откуда знаешь?!
— Он, по-моему, хороший мальчик и любит тебя.
— Мальчик. Он уже третий год секретарь райкома комсомола. Он…
— Знаю, знаю. Война всех сразу сделала взрослыми. Слава богу, что это он. У меня отлегло от души. — Помолчала, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. — Вот так когда-нибудь ты уйдешь от меня совсем. Не спорь. Такова жизнь. Вечером приходила Лидия Алексеевна поздравить тебя с днем рождения. Долго ждала. Мы с ней о Ленинграде, о Ленинграде. Скоро, говорит, эвакуированным разрешат возвращаться. Ты не рада?
— Почему же? Рада.
— Он ведь не ленинградец.
— Я пока ни о чем не думаю. Ни о чем. Я… я счастливая. Ах, мама, мама!
— Ты уже большая девочка, Зоя, и, конечно, понимаешь. Мне бы не хотелось, чтобы ваши отношения…
— О чем ты, мама?
— Прости меня.
— Если б ты его знала. И он так любит, так любит…
— Ну и слава богу. О чем же ты плачешь?
— Просто так.
— Ложись-ка спать. Совсем светло. Ложись.
3.Степан торопливо вышагивал, размахивая руками и напевая. Скользил на обледенелых тротуарах, прыгал через лужи, перемахивал канавы. Он мог бы вот так без устали шагать и шагать. Все равно куда.
Впереди показалась подвода. Она медленно двигалась серединой дороги. За подводой шла корова. Степан был уже далеко, когда лошадь свернула к воротам и бодрый голос прокричал:
— Н-но! — И уже за воротами: — Анна! Анна!
В утреннем прозрачном и стылом воздухе долго еще слышались два голоса: мужской — чуть хрипловатый, важный, снисходительный, и женский — грубый и заискивающий.
— Принимай, Анна, новую кормилицу.
— Эка красавица! Породиста. Иди сюда, голубушка, иди. Ну, хозяин, золотая у тебя голова! Много ль молока дает?
— Сейчас двенадцать, а с новотелу по девятнадцать.
— Батюшки! Да прежняя-то наша против этой коза. Теперь, Богдан Данилович, будет у тебя и молочко, и сметанка, и деньжонки.
Пока Степан добирался до дому, совсем рассвело. Мать уже хлопотала у русской печи.
— Мойся, сынок, я тебе дерунов испеку.
Он съел несколько дерунов, выпил стакан молока. Вытер губы, поднялся и — к двери.
— Куда ты? — удивилась мать. — Ни свет ни заря. Ложись-ка, сосни хоть капельку.
— Не.. Пойду в райком. Пока.
Секретарский кабинет вдруг показался ему низким и темным. Воздух спертый, тяжелый. Степан распахнул форточку. В комнату потекла струя свежей прохлады. Подставил под нее голову. Несколько раз глубоко вздохнул. Прошелся по кабинету. «А ведь жили же мы в разных концах земли. За тысячи километров. Жили и ничего не знали друг о друге. А вот встретились и… Могли ведь и не встретиться. Неужели бы мы не встретились? Встретились! Обязательно!»
— Хватит вышагивать, — приказал себе Степан.
Подсел к столу. Вынул из сейфа большой конверт, облепленный черными сургучовыми печатями. С хрустом сломал их, вскрыл пакет, вынул оттуда кипу бумаг. Это были постановления обкома комсомола. Верхнее — о проведении областного декадника по ремонту тракторов и сельхозмашин. Прочтя его, парень задумался: «Плохо с ремонтом. Вся беда в запчастях. Да и трактористы молодые, никакого опыта. Если сейчас не поднажать — завалим посевную. Бумагами тут не сдвинешь. Надо поехать в МТС. Создадим фронтовые бригады на ремонте. Все разъедемся. Я отправлюсь в… А почему обязательно я? Можно послать инструктора. Десять дней! Черт побери. Это же целая вечность. Десять дней, десять ночей. А вечером договорились встретиться… Эх, ты… Но почему первый секретарь сам должен всюду бывать? И здесь немало дел. Пошлю инструктора. Пускай привыкает к самостоятельности. А я… я буду прогуливаться с любимой и руководить по телефону?..»
Степан вынул кисет, сердито шмякнул его на стол. «Надо же додуматься до такого!»
Райком ожил. Тяжело захлопала входная дверь, впуская ранних посетителей.
В кабинет вошел Борька.
— Привет, Степан. Ты куда вечером сбежал? Ждал тебя, ждал, а ты сквозь землю провалился.
— Здорово. Позови-ка Аню Таран. Есть разговор.
Через минуту Лазарев и Таран сидели перед секретарским столом.
— Почитай. — Степан протянул Ане постановление о декаднике и, не дожидаясь, пока она прочтет, заговорил: — Надо нам двинуть в МТС. Поживем там недельку. Пошарим еще по домам бывших трактористов, может, какие запчасти найдем. Создадим фронтовые бригады на ремонте. Сейчас схожу к Рыбакову, пускай даст телефонограммы директорам. А может, и инструкторов своих пошлет нам на подмогу. Как, Аня?
Аня Таран провела ладонью по гладко зачесанным волосам. Глаза у нее серьезные, пожалуй, даже немножко грустные. А лицо строгое. С месяц назад получила известие о тяжелом ранении жениха. Приехать ей в госпиталь не разрешили. Вот и терзается. Каждый день письма шлет. А он молчит: видно, здорово покалечен, боится в тягость быть. Да только Аня своего добьется. Упрямая девушка. Настоящая сибирячка. Не любит шуму. Делает все спокойно и добротно. Никакой работы не чурается. Вот и сейчас, дочитав постановление, спокойно проговорила:
