Святослав Рыбас - Красавица и генералы
Виктор посмотрел на небо и остановился.
- Был летчиком, - сказал он. - Летал как птица... А теперь что... Никто не ведает, что его ждет.
- Надо жить безоглядно, - возразила Нина. Ей совсем не хотелось разговаривать о слепом и рассуждать о высоких материях. - Ты не боишься, что тебя русалка утащит? - насмешливо спросила она. - Может, она приняла мой облик и завлекает тебя...
- Ты у него все еще в сердце, - сказал Виктор.
- Зато мое свободно. Я ведь не с ним пошла соловьев слушать?..
- Знаю, что не с ним. Я, Нина, больше за тобой не пойду. Уже находился... Ты уж что хочешь думай, а я вправду наломался. Ты колобродная, сегодня я тебе нужен, а завтра забудешь, кто я такой.
Нина повернулась чуть боком, тоже посмотрела на небо. Хороши братья, мелькнуло у нее, вот кто печенеги так печенеги, даже женщину им ничего не стоит оскорбить, с кем же я останусь...
Неужели Виктор, этот влюбленный в нее гимназист, который когда-то изображал, что хочет видеть ее женой Макария, теперь прямо говорит ей такое?
- Как забудешь тебя? - передразнила Нина. - Значит, я тебя марьяжу, а ты от меня бегаешь?
Она пошла вперед и стала спускаться в балку, словно не могла больше стоять с ним.
Он пошел следом, и она чувствовала, что он еще привязан к ней.
На дне лежала колода. Нина присела на нее, подперла голову руками. На освещенном склоне блестели камешки. Веяло тихим теплом.
- Значит, я их должен бросить? - спросил Виктор.
Нина молчала. Она не сомневалась, что ему надо бросить обреченный хутор и пойти с ней навстречу буре, но уговаривать она не могла, у нее не было таких доводов, чтобы пересилить тяжелую патриархальщину.
- Садись, - сказала она и немного подвинулась. - Что с тобой говорить.
Она была отвергнута, но жалела Виктора. Впереди у нее борьба, а что у него? На нем свет клином не сходится, Нина легко оторвет его от себя, как уже оторвала мужа, родителей и добровольцев.
Она молчала, смотрела на склон балки, на освещенные лунным светом облака и думала о переменах.
Виктор обнял ее за плечи. И она улыбнулась: все-таки не удержался. Но ей не хотелось с ним обниматься, и она отвела его руку и встала.
- Ладно тебе, - сказала Нина. - Не тебе меня обнимать.
- А кому? - дерзко спросил Виктор и, схватив поперек талии, привлек к себе. - Хватит шутки шутковать.
Он стал ее целовать, а она смеялась и отталкивала его упрямую голову, потом у нее заболели ребра, она перестала смеяться и зло, решительно стала вырываться из его объятий. Неожиданно ее шея оказалась крепко зажатой в его руках, и она не могла отвернуться ни вправо, ни влево. Нина почувствовала, что слабеет. "Я сама этого хотела", - подумала она.
Наутро Виктор объявил родичам, что поедет с Ниной в поселок. Все были поражены. Зачем? Мало ему ледяного похода? Мало он настрадался?
- Он как бычок за юбкой бежить, - заявила Хведоровна. - Расстрели твои мяса, бесстыжая ты коза! Тебе дите надо доглядать, а ты рехнулась на тех рудниках. Не будем доглядать твого Петруську!
Макарий просил ее оставить братана. Но ведь Нина никого силком не тащила. Она так и ответила. И незрячие очи Макария скорбно вперились в потолок, борода задергалась. Он не понимал, что перекрутило брата, зато Хведоровна все разложила по полочкам.
Родная бабка, и брат, и матушка, и дед неожиданно оказались мало не во врагах. Душою Виктор был на их стороне, но телом распоряжалась Нина, и он, вольный казак, попал ей в услужение покорным бугаем.
Через двенадцать дней Виктор вернулся. Он рассказал брату, что вокруг Нины вьются немецкие интенданты, железнодорожники, профсоюзные барбосы и она крутит ими, как сучка кобелями. Виктор не щадил ни ее, ни себя, но умолчал, что возле нее появился директор Екатерининского общества рыжий француз-бельгиец Симон. Как раз из-за Симона Виктор разругался со своей милой. Приревновал. Да и черт с ней, с этой буржуазной особой, пусть занимается темными делишками, нечего о ней горевать.
Петрусик оставался на хуторе под присмотром женщин, и Нина изредка навещала его, при этом держалась очень сердечно и все говорила, что со временем непременно возродит куриную ферму. За одни эти обещания Хведоровна простила ее.
Рудник работал, большую часть угля покупал Симон, и Нина хвалила иностранца за ум и предприимчивость, а в бедных соотечественниках, погрязших со времен Батыя в непрерывных сварах, не видела силы. Она говорила, что Европа должна оплодотворить смиренную Русь.
После ее отъезда Макарий обычно уходил в самый конец левады, садился на развилку старой вербы и начинал настанывать военные песни. Отсидевшись в одиночестве, выходил на люди.
- Она линькам всюду пролезет, ты за нее не журысь! - усмехалась Павла, чувствовавшая тревогу после посещений шахтовладелицы.
Он Павле ничего не отвечал, будто и не слышал.
Да что Павла? Неведомым было все. Жизнь шаталась и с хутором, и с рудником.
Подступил сенокос. Сена цвели на лугах и в Терноватой балке. Особенно много было люцерны, чебреца и мелких ромашек. Склоны желтели и серебрились.
И над травами и цветами "афганец" тянул кислый запах сгоревшего угля, манил в далекие края.
Виктор старался не думать, что ждет его. Бог с ней, говорил он себе, я уже натужился. Его окружали деревья сада, базные постройки, неистребимые цыплята и куры, лошади, волы, коровы с телятами. И он был всему хозяин и защитник. Как маленький Потрусь гонялся по базу за весело хрюкавшим непоседливым петухом, так и все хозяйство, ни у кого не спрашивая и не горюя, возрождалось к вечной жизни и вело за собой Виктора.
Он вставал рано, словно в поход, когда солнце в пол-дуба, но и от воспоминаний ему делалось страшно. Слава богу, все было позади.
Хведоровна шла с подойником на баз. Павла растапливала соломой и кизяками летовку, заслоняясь ладонью от сизого дыма, лезущего из топки. А вот он, защитник, в прошлом году после февральской привел сюда поселковых милиционеров забирать харчи. Тогда казалось - пришла свобода, нечего жалеть. А сейчас было не то что стыдно, но жутко. Откуда взялась та легкость? Он оглядывался и спрашивал себя: почему я раньше был слеп?
Даже мать, несмотря на дворянскую непривычку к черной работе, чистила скобелкой коров, готовила свиньям варево, стирала лантухи. Про нее Хведоровна одобрительно говорила: скорбеить, а все ж таки робить. Дед, взяв миску с пшеном, кормил цыплят. Макарий тащил "журавлем" ведро из колодца.
3
В сентябре снова пришли на хутор немцы. Видно, наросло за лето то, надо было подрезать, чтоб не зажирели. К той поре уже убрали и ячмень, и пшеницу, только лан кукурузы еще стоял, добирая последнего солнца. Немцев было четверо на двух арбах, все пожилые, с винтовками, мирные на вид. Взяли летошнюю телку, десяток мешков зерна, всех выросших тельных петушков. На этот раз никто им не перечил. Надо было терпеть, и терпели, не имея силы возразить.
