Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки
Впрочем, интерес к теории время от времени появлялся, больше в статьях, чем в книгах. Часть из этих статей разных лет вошла в посмертную и самую интересную его книгу «Общее и русское языкознание». Точка зрения автора здесь иногда менялась, но все-таки можно выделить некоторый стержень.
Еще со времен юности Ломтева интересовала проблема «марксизм и языкознание». После разгрома «Языкофронта» он долго избегал касаться ее всерьез и вернулся к ней уже в 50-е гг., когда меньше можно было бояться проработок за «неправильное понимание» марксизма. Однако к тому времени общественный интерес к этой проблеме, когда-то значительный, уже был потерян. Живые поиски здесь прекратились как раз тогда, когда разгромили «Языкофронт». «Марксизмом в языкознании» считалось сначала учение Марра, потом «сталинское учение о языке», потом то же самое «сталинское учение», но без упоминания имени Сталина. С 1950 г. и до конца советской эпохи «в основном правильной» считалась наука о языке XIX в., особенно русская, несколько социологизированная и украшенная подходящими цитатами из классиков марксизма-ленинизма. Цитаты эти либо имели самый общий характер и были всюду применимы, либо содержали положительные оценки сравнительно-исторического языкознания или ссылки на полученные им результаты (последнее в основном относилось к Ф. Энгельсу, интересовавшемуся компаративистикой и хорошо в ней разбиравшемуся). А лингвистика развивалась независимо от всего этого.
Очень немногие у нас в 50–60-е гг. интересовались применением марксизма к языкознанию, не удовлетворяясь казенно-декоративной постановкой вопроса. Кроме Ломтева, еще можно назвать С. К. Шаумяна и в какой-то степени М. В. Панова, успешно применявшего к лингвистике законы диалектики. Оба, впрочем, в конце концов «переболели» этими стремлениями и ушли от них очень далеко, в том числе политически (Шаумян в 1974 г. эмигрировал, а Панов в те же годы после исключения из партии стал настроен антикоммунистически). А Тимофей Петрович остался марксистом до конца жизни. И из всех советских теоретиков марксистского языкознания 20–30-х гг. он был единственным, кто в 50-е и 60-е гг. еще работал.
Почти в любой публикации «позднего» Ломтева есть ссылки на классиков, особенно на В. И. Ленина, чей «принцип отражения» он вспоминал постоянно. Как составитель «Ленинской хрестоматии о языке» он всегда мог найти подходящую цитату из Владимира Ильича. Впрочем, он вспоминал и Г. Гегеля, а в конце жизни неожиданно даже упомянул Н. Я. Марра, вспомнив его формулировку «фонема – социально отработанный звук». И все это не было лишь декором, профессор хотел найти подтверждение положениям классиков в языковых фактах.
Построить марксистскую лингвистику в целом в эти годы Ломтев уже не пытался, он довольствовался лишь постановкой и проработкой отдельных проблем. Здесь он, вероятно, неосознанно возвращался к той же проблематике, которой занимались у нас и в 20-е гг., в частности, Е. Д. Поливанов: причины языковых изменений, отражение в развитии языка законов диалектики. Именно здесь легче всего было обнаружить то, о чем писали классики марксизма. Разбирались эти вопросы на материале знакомых автору языков: русского и белорусского. Много здесь схоластики и мудрствования, но есть и интересные идеи. В 50–60-е гг. мировая наука обратилась к изучению проблемы избыточности в языке, известны здесь классические работы Р. Якобсона, а Ломтев уже в середине 50-х гг. совершенно самостоятельно исследовал ее.
Но Ломтев, надо отдать ему должное, понимал в отличие от многих коллег, что наука о языке не исчерпывается марксизмом и компаративистикой. Его интересовало и то, что происходит на Западе. Конечно, эта информация доходила до него из вторых рук и часто с опозданием. Английским языком он явно не владел: в статье 1949 г. о фонеме название ведущего американского журнала «Language» транскрибируется на французский манер: «Лангаж». Но с 50-х гг. зарубежные работы в большей степени стали издаваться у нас. Это относилось не только к лингвистике, но и к математике и даже к философии, по крайней мере, к такой менее идеологизированной ее области как логика. Появились в русском переводе труды Б. Рассела, Р. Карнапа, А. Чёрча и др. И в это же время у нас распространилось увлечение математизацией гуманитарных наук, в наибольшей степени охватившее лингвистов.
Большинство лингвистов четко вставали на одну из сторон. Одни осваивали новые методы, увлекались математизацией, другие оставались на старых позициях. Первые не вспоминали о марксизме, вторые вспоминали о нем в основном декоративно, продолжая традиции позитивистской науки. И только Ломтев оказался отдельно от всех.
С одной стороны, он всегда старался оценивать западную науку с позиций диалектического материализма: «Отвергая гносеологические принципы логического позитивизма, мы тем самым отвергаем те направления структурной лингвистики, которые считают своим знаменем логический позитивизм» (1958); «Принцип отражения, постоянно отстаивавшийся В. И. Лениным, имеет принципиальное значение для… преодоления влияния логического позитивизма, выражающегося в затушевывании различия между отражаемым и отражением и для искоренения смешения означаемого с означающим» (1970). Постоянно Ломтев обличал структуралистов за сведение языка к системе чистых отношений и отбрасывание языковой субстанции: «Вопрос о противопоставлении материализма и идеализма в грамматических учениях – это вопрос о признании и отрицании субстанции языковых фактов».
Как будто здесь он мало отличается от того же Ф. П. Филина и других языковедов, продолжавших бороться с «буржуазной лингвистикой». Но Ломтев в отличие от них подчеркивает и важность овладения новыми методами. Даже в докладе 1961 г. «Проект Программы КПСС и перспективы развития лингвистической науки» он не только выступал против «буржуазной идеологии», но и писал о важности связей языкознания с математикой, точных методах, машинном переводе и пр. Не удивительно, что он сочувственно отнесся к созданию отделения и кафедры структурной и прикладной лингвистики. А в уже упоминавшейся дискуссии в журнале «Вопросы языкознания» в 1965–1966 гг. о «дегуманизации» науки он встал на защиту структурной лингвистики и точных методов. В отличие от В. И. Абаева он считал, что «применение математики – признак развитости гуманитарного исследования», а отдельные неудачи «не могут дискредитировать все направление».
Уже не молодой профессор пытался не только признать допустимость новых методов, но и применить их в своих исследованиях. Не только на лекциях, но и в публикациях начиная с 1960–1961 гг. он ссылался на Рассела, Тарского, Карнапа и Рейхенбаха, излагал понятия теории множеств и исчислений, выделял наборы дифференциальных признаков, составлял таблицы и матрицы. Добросовестно и тщательно Ломтев классифицировал то фонемы, то синтаксические признаки, с явной любовью приписывая им разные способы записи. Впрочем, ряд его классификаций выглядит комично не только для студентов. В одной из публикаций он, например, анализировал не только термины родства, но и названия лиц по отношению к труду, выделяя дифференциальные признаки «умеющий – не умеющий работать», «хорошо – плохо, мало, непроизводительно работающий», «приносящий работой обществу пользу – вред». Скажем, набор признаков 2222 описывается так: «не желающий работать, живущий за счет других в результате определенного общественного устройства: паразит, трутень, Обломов» (бедный герой Гончарова!). Набор же 2221 – то же самое, но «живущий за счет других в результате их попустительства: дармоед, прихлебатель, приживальщик, чужеспинник». Но, как бы то ни было, позиция была нестандартной. Ломтеву явно хотелось синтезировать марксистскую и западную науку. Недаром он все время подчеркивал, что надо изучать и субстанцию, и форму, а составляющее силу структурализма «признание реляционных свойств лингвистических единиц или объектов», по его мнению, «не имеет ничего общего с идеализмом» (следует цитата из «Философских тетрадей» Ленина). Но синтез этот несколько напоминает представления об идеале во многих восточных обществах: «Техника западная, душа своя»; вспомним статью Н. И. Конрада о японской системе образования. От западной науки нужно взять термины, систему обозначений и прочее «снаряжение в походе», но в походе за наши, советские идеалы.
