Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки
Марристы предпринимали меры, позволявшие им сохранять монополию в науке. Статью, напечатанную на идиш, прочитал ученик Марра С. Д. Кацнельсон, назвавший за нее Тимофея Петровича «меньшевиствующим идеалистом», который «повторяет зады Штирнера» (теоретика анархизма середины XIX в.). Но главным забойщиком в борьбе марристов с «Языкофронтом» выступал «выдвиженец», биография которого почти повторяла биографию Ломтева: принадлежал к той же возрастной группе (на два года моложе), из крестьян, окончил педагогический техникум, затем вуз и стал аспирантом, русист по специализации, комсомолец. Главное отличие – его руководителем в аспирантуре был Марр. Это был Федот Петрович Филин, впоследствии член-корреспондент АН СССР и директор Института языкознания, а потом Института русского языка. По его выражениям, «под флагом марксистской фразеологии Ломтев протаскивает соцфашистскую контрабанду, совершенно не считаясь с тем, что доклад он делает в стенах Коммунистической академии», взгляды Ломтева – «открытая защита идеологии буржуазии», «через Гумбольдта Ломтев проталкивает кантианство в его самой реакционной части».
«Языкофронт» продержался дольше, чем Е. Д. Поливанов: более двух лет. У него была поддержка наверху, особенно в Наркомпросе, где работал один из его организаторов К. А. Алавердов. Тот дружил с Н. К. Крупской и обработал ее против Марра. Как-то она пригласила сотрудников НИЯз в свой наркомат и делилась с ними воспоминаниями о том, что Владимир Ильич интересовался сравнительно-историческим языкознанием (отрицавшимся Марром). Но сторонники Марра оказались сильнее. Ломтев и его соратники теряли одну позицию за другой. Их печатный орган «Революция и язык» прекратился после первого номера, «Языкофронту» пришлось самораспуститься в феврале 1932 г. Наконец, в начале 1933 г. в НИЯз прислали комиссию по проверке, в результате работы которой весной 1933 г. институт был закрыт, а его сотрудники должны были искать себе работу. Ломтев, не имевший прочных корней в Москве и уже установивший контакты с Минском, решил уехать туда. Научную биографию, казалось, успешно развивавшуюся, надо было начинать заново. Впрочем, время было: молодому ученому еще не исполнилось и 27 лет.
В Минске Тимофей Петрович осел надолго: до 1946 г. (с перерывом на годы оккупации). Там он был на хорошем счету и занимал руководящие должности: зам. директора Института языкознания АН БССР, а затем зав. отделением языка Института языка и литературы, деканом филфака и зав. кафедрой русского языка и литературы в Белорусском университете. Бывали в новой жизни и неприятности. На одной из лекций он рассказывал нам, как его долго прорабатывали за рекомендацию вступить в переписку со знаменитым Пражским лингвистическим кружком, одним из тогдашних центров мировой лингвистики. Кружок прислал в Минск письмо с предложением сотрудничать, проект ответа поручили Ломтеву. Он написал, что в кружке состоят представители «идеологически чуждой науки», но это крупные ученые и переписка с ними целесообразна. Результат – новые проработки, впрочем, не имевшие для ученого катастрофических последствий. Однако все это отсрочило его вступление в партию, состоявшееся лишь перед войной.
Языкознание в Белоруссии стало складываться лишь незадолго до революции. Создание БССР поначалу стимулировало его развитие, в 20-е гг. ставшее довольно активным. Некоторое время в конце 20-х гг. в Минске даже работал крупнейший ученый Н. Н. Дурново, правда, жаловавшийся на провинциализм местных специалистов (см. очерк «Никуда не годный заговорщик»). Но на грани 20-х и 30-х гг. разгорелась борьба с «национализмом», нормальная работа стала невозможной, а после 1937–1938 гг. первое поколение белорусских языковедов перестало существовать. Восстанавливать белорусскую науку о языке пришлось в 30-е гг. Ломтеву, и с тех пор ее традиция уже не прерывалась.
В минские годы появились первые солидные публикации самого Тимофея Петровича. Он, наученный горьким опытом, стал избегать философских проблем и глобальных построений и занялся конкретными фактами белорусского языка. Самая крупная его работа, первая книга называлась «Исследования в области истории белорусского синтаксиса», перед войной Ломтев защитил ее как докторскую диссертацию. По идеям она опиралась на науку дореволюционных лет, марризма в ней нет, только о родстве славянских языков Ломтев избегал говорить от своего имени, приводя лишь цитаты из А. Мейе и других «индоевропеистов».
Минск был оккупирован в первые же дни войны. Ломтев едва успел пешком уйти на восток, потеряв по дороге семью, к счастью, тоже уцелевшую. Громившийся им во времена НИЯз С. Б. Бернштейн вспоминал, как он привел с трудом добравшегося до Москвы Ломтева к своему учителю А. М. Селищеву, за прошедшие годы побывавшему в лагере. Теперь было не до прежних разногласий. Как пишет Бернштейн, «Тимофей Петрович находился в страшно подавленном состоянии. События его просто раздавили». А Селищев (вскоре умерший от рака) «со спокойной и глубокой уверенностью» утешал бывшего гонителя: «Не надо предаваться унынию. Немцы опасные враги, но даже они победить нас не смогут».
Еще в эвакуации Ломтев был назначен заведующим отделом школ ЦК КП Белоруссии. Два года он восстанавливал школьное обучение в освобожденной республике и не писал в это время ничего, кроме газетных статей. Но на номенклатурной должности он не задержался и в 1946 г. окончательно вернулся в Москву и в языкознание. Он стал профессором филологического факультета МГУ, где проработал четверть века. Административных должностей он больше не занимал, только был одно время, как я уже упоминал, секретарем факультетского партбюро и в последнее десятилетие жизни главным редактором журнала «Филологические науки». Большинство его публикаций в эти годы посвящено науке, хотя время иногда вновь заставляло его вспоминать о «методологии».
Через два года после его возвращения в Москву сравнительно спокойные времена сменились новым наступлением марристов, как оказалось, последним. Занявший к тому времени высокое положение Ф. П. Филин стал вспоминать о «Языкофронте», якобы «распущенном как вредная организация». Судьбы его членов к тому времени оказались разными. Г. К. Данилов и Э. К. Дрезен были расстреляны, К. А. Алавердов умер вскоре после освобождения из лагеря, другие, как и сам Ломтев, не пострадали. На филологическом факультете работали также П. С. Кузнецов и С. Б. Бернштейн (Кузнецову как раз в 1948 г. Ломтев оппонировал по докторской диссертации). Но если они не следовали «новому учению», тогда еще канонизированному, то Тимофей Петрович, по-прежнему думавший о марксистской лингвистике, не мог ни отсидеться, ни выступать против «новой науки», хотя, как и прежде, имел с Марром разногласия.
