Софья Пилявская - Грустная книга
Начало сезона было очень напряженным. Выпускались почти одновременно три спектакля, а до 50-летнего юбилея театра оставалось совсем мало времени.
В сентябре нужно было отвезти на Николину Гору, на подпись Ольге Леонардовне и Василию Ивановичу, бумаги, связанные с юбилеем. Поручили это мне, и я с радостью поехала. Добралась я туда уже ближе к вечеру. Помню, что сидели не на террасе, а в столовой. Все были в сборе. Очень ласково и оживленно встретили, и сразу же посыпались вопросы о театре. Я сказала, с чем приехала, отдала бумаги. Вадим прочитал их вслух, старики подписали.
Потом меня кормили, поили чаем. Я что-то рассказывала, стараясь вспоминать смешное из предъюбилейной суеты театра. Ольга Леонардовна задала какой-то посторонний вопрос, и Василий Иванович нетерпеливо сказал: «Подожди, Ольга!» Как же ему нужно было знать обо всем, что касалось театра. Разговор перешел на «Воскресение», которое шло с его дублером — Судаковым. И вдруг Василий Иванович произнес: «Вечером он вышел на крыльцо и прокрался к окну девичьей…» и дальше. Сначала негромко, а потом в полную силу. Господи, как же он читал! Все замерли, а он так же неожиданно замолчал, и кончилось чудо…
Я начала собираться. Меня уговаривали ночевать, но была суббота, а утром в воскресенье — «Синяя птица», и я от волнения вдруг забыла, свободна ли я от спектакля. Василий Иванович особенно настойчиво говорил мне о том, как хорошо меня устроят, и про прекрасное утро на даче. Но я все-таки пошла на последний автобус. Провожал меня Вадим. По дороге, кажется, говорили больше о «Синей птице».
Я в последний раз видела Качалова. От утреннего спектакля я была свободна. Никогда не прощу себе, что уехала тогда, лишила себя радости — еще немного побыть рядом. Но кто же знал!
В юбилей театра Василий Иванович собирался играть Бардина во «Врагах», и мы все верили, что это будет. А он не сыграл. 30 октября его не стало…
На всю жизнь сохранится в памяти все то прекрасное, что связано с его именем. Да, мы счастливые — мы знали его.
Готовились юбилейная декада спектаклей и парадный вечер, составленный из отдельных актов. Ждали приезда иностранных делегаций и деятелей театра. Почти все актеры были разбиты на пары для встреч в аэропорту и на вокзалах.
Из «стариков» первого поколения осталась одна Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Ее уговорили сыграть третий акт «Вишневого сада». Состав был такой: Раневская — Книппер-Чехова, Лопахин — Добронравов, Гаев — Ершов, Епиходов — Топорков, Аня — Степанова, Варя — Коренева, Трофимов — Василий Орлов, Фирс — Грибов, Пищик — Кедров.
Ольга Леонардовна играла без грима. На генеральной почти все свободные актеры заполнили зрительный зал. Было ясно, что Книппер — Раневская прощается не только с «Вишневым садом», но и с театром, и со всей своей артистической жизнью. А как Добронравов говорил ей: «Бедная моя, хорошая, не вернешь теперь. О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная несчастливая жизнь!»
Кончился акт, а в зале долго было тихо, потом уж все кинулись на сцену к Ольге Леонардовне — зареванные. Она стояла взволнованная и на слова благодарности ответила так: «Желаю вам прожить в театре такую счастливую жизнь, какую прожила я, и любить театр так, как люблю его я». Борис Добронравов стоял в стороне и пристально смотрел на Ольгу Леонардовну.
Был и юбилейный вечер с приветствиями — вся труппа на сцене, но уже без лестницы. Как всегда, замечательно поздравлял Большой театр. Козловский и Лемешев пели дуэтом: «Мы вас любим, Ольга». На фоне светлых парадных туалетов выделялась скорбная фигура Нины Николаевны Литовцевой в черном панбархате.
Правительственная ложа была полна. В глубине даже стояли.
По окончании вечера собирались где-то «отмечать», мы тоже записались, но я увидела лицо мужа и поняла, что нужно домой. Скорее снять парадный костюм и уложить. Обошлось без приступа — заснул. А я, сидя на кухне в вечернем платье, жевала какие-то остатки обеда. Было грустно. Не так собирались отметить 50-летие театра.
На следующее утро в газетах был отчет о юбилее и сообщение о щедром награждении высокими званиями и орденами. Николая и меня удостоили ордена Трудового Красного Знамени.
Вспоминается, что награждение праздновалось не очень пышно. Время было тяжелое, много дорогих потерь. После смерти Ольги Бокшанской мы все стали реже встречаться, иногда через большие промежутки. Я не часто виделась с Еленой Сергеевной Булгаковой: она уезжала к матери в Ригу и оставалась там подолгу. Урну с прахом Ольги Сергеевны увезла туда.
Новый, 1949 год встречали, как всегда, у Ольги Леонардовны. Первая половина этого года не запала в память. Помню, что часто провожала Нину Николаевну Литовцеву от Ольги Леонардовны в Брюсовский, Ходить ей было все труднее — мучили сильные боли в ноге. После смерти Качалова ей было одиноко в семье — так мне казалось, и Ольга Леонардовна, ее любовь и дружба помогали Нине Николаевне преодолевать тяжесть потери.
Летом мне не пришлось сопровождать Барыню в Крым, так как неожиданно меня вызвали на пробы к кинорежиссеру Калатозову для картины «Заговор обреченных» по пьесе Вирты и утвердили на роль Христины Падэры.
Началась трудная, но очень интересная подготовительная работа. Я встретилась с Александром Николаевичем Вертинским, Максимом Максимовичем Штраухом, Людмилой Скопиной и еще многими хорошими артистами. Оператором картины был Магидсон — великолепный, талантливый мастер.
При первых встречах еще на пробах я робела в присутствии Александра Николаевича Вертинского. Во время войны он вернулся на Родину через Дальний Восток с молоденькой красавицей женой Лилей, с тещей и грудной дочкой Марианной (она же Бибка). Популярность Александра Николаевича по возвращении была необыкновенной. Концерты проходили при сверханшлагах и восторженном приеме публики.
К моменту нашего знакомства родилась уже вторая дочка — Настя, тогда совсем малышка, а ныне очень известная, талантливая, народная артистка РСФСР.
Когда я ближе познакомилась с Александром Николаевичем, он оказался необыкновенно простым в общении, никакой «звездности», а когда рассказывал о «доченьках», то лицо у него светилось нежностью и гордостью отцовства.
Однажды я встретила его на улице Горького — он нес авоську, из которой высовывались ноги, головы и крылья кур, а вокруг него плотной стайкой клубились поклонники обоего пола. На мой упрек, что ему — знаменитому Вертинскому — не по чину ходить с курами, он даже сердито возразил мне, что никому не может доверить питание своих дочек.
