Конкордия Ландау-Дробанцева - Академик Ландау. Как мы жили
— Даунька, обед готов. Пойдём в кухню обедать.
— Коруша, ты думаешь, я сумею сам спуститься вниз по лестнице в кухню?
— Уверена, ты прекрасно это сделаешь! Я на всякий случай буду идти впереди тебя. Если начнёшь падать, обопрёшься о мою спину.
— Я только сначала зайду в уборную.
— Конечно, я тебя подожду.
Спокойно, благополучно спустились вниз. После обеда он спросил: «А ты будешь идти, как Танечка, сзади?».
— Конечно, Даунька, но я уверена, что ты не упадёшь. Ты очень хорошо ходишь.
После обеда, убирая внизу посуду, слышу он ходит, не ложится. Я быстро вбежала наверх.
— Корочка, ты не беспокойся, я не упаду. Я решил потренироваться.
Он подходил к постели, садился. Потом сразу поднимался, доходил до ванны.
— Корочка, мне просто не верится, что я все могу сам. Ты полежи внизу, отдохни. Ведь я же чуть тебя не доконал.
Танечка на следующий день пришла очень рано. Ещё не было 7 часов утра. Дау спал плохо, заснул под утро. Он ещё спал.
— Танечка, милая, свершилось! Все. Ходит сам! Вам тоже досталось от моих операций, вы отдохните. Не приходите несколько дней. Я скажу Дау, что вы уехали в деревню. Он эти дни не будет гулять на воздухе, пусть привыкнет, что он все может сам. Очень боюсь, что, увидев вас, вцепится и заставит вас водить его в уборную. Рисковать нельзя. В случае чего я вам позвоню.
Теперь я осталась одна. На следующий день утром, после завтрака, раздался звонок в дверь. Я спустилась вниз, открыла дверь. А Дау в это время встал и ходил, лежать долго он не мог. Когда услышал голоса, он сверху, с лестничной площадки спросил:
— Коруша, это Таня пришла?
— Нет, Дау, это пришли врачи.
Услышав тяжёлую поступь протезной обуви, врачи спросили:
— Он там с Таней?
— Нет, Таня отлучилась. Он ходит один.
Они все бегом наверх и как вкопанные остановились. А Даунька сам ходил от постели к ванной. У пришедших врачей он спросил:
— Если вы будете меня осматривать, то, извините, я должен зайти в туалет.
Они уже сидели в его комнате, слышали, как он спустил воду, щёлкнул выключателем; пришёл в комнату, сам улёгся в постель. Я только поправила одеяло, укрыв больную ногу. Вид у Гращенкова был растерянный. Все они ещё так недавно категорически утверждали, что Дау не сможет никогда сам себя обслужить в уборной. Я была слишком счастлива достигнутыми результатами, чтобы помнить зло!
— Конкордия Терентьевна, мы пришли узнать, может, что-нибудь нужно для больного?
— Да, очень нужно. Срочно необходимо заказать тёплые зимние протезные ботинки. Пришлите, пожалуйста, тех протезистов, которые приходили в больни— цу. Я очень боюсь наступления морозов в феврале. Но тёплые ботинки опоздали.
Настало роковое 10 февраля 1964 года. Как всегда, в 8 часов утра пришла Танечка. Я, как всегда, легла спать. В 9.30 меня как током подняло. Мне показалось очень холодно. Я вскочила, в окно увидела, как Танечка и Дау прошли мимо окон. Как всегда, они в эти часы гуляли. Я кинулась наверх, термометр 10 февраля 1964 года показывал 14 градусов мороза. Быстро надев пальто и сапоги, выскочила во двор. Руки у Дау были тёплые.
— Таня, вы видели, что 14 градусов мороза?
— Кора Терентьвна, видела. Но Лев Давидович заставил меня вывести его гулять.
О, его хватку я знала! Добрая Танечка ему противоречить не могла.
Дау весь розовый на морозе — сиял. Просил ещё пройтись несколько раз.
— Дау, Таня замёрзла. Она может простудиться. Таня, вы идите домой. Я с ним немного пройдусь.
— Нет, я с тобой боюсь гулять. Ты меня не удержишь. По словам Тани, гуляли они немногим больше получаса. Но самое страшное уже свершилось. Вечером 10 февраля, приготовив ему ванну, стали раздевать. На больной ноге конец большого пальца ещё не ожил, Дау его не ощущал. Снимая носок, заметила, что ноготь и кончик пальца остались в носке. Обморожение страшнейшей степени. Боясь февральских морозов, я хотела забрать Дау весной. Я боялась вспышки в лёгких, а беда пришла от последнего сустава большого пальца ноги, который был омертвлённый.
На последнем расширенном консилиуме ведущие ортопеды мне сказали: через два-три месяца весь палец оживёт. Но боль ещё может задержаться в концах пальцев. Консилиум не выписал больного из больницы и не оставил конечной инструкции: при скольких градусах мороза может быть обморожение ещё не оживших тканей пальцев на больной ноге в неутепленных ботинках! Вина на Миллионщикове. Ну, а Гращенков не клиницист, он умел только заседать.
Я оцепенела, держа в руках его ногу. Не могла отвести глаз от того места на пальце, где ещё недавно был ноготь. Танечка звонила в больницу, вызывала врачей. У меня беззвучно текли слезы.
— Коруша, не расстраивайся. Мне совсем не больно. Не ожившие ещё ткани были безболезненны.
Приехали врачи, вставать нельзя, ходить нельзя, ванну принимать нельзя, мочить ногу нельзя. Уложили Дау на спину, ногу положили на подушку под стеклянный колпак и стали облучать кварцем. Наступили мрачные дни и ночи. Но обмороженное место не заживало, не подсыхало. Ведь конец пальца ещё не ожил. Врачи стали бояться гангрены. Собрали консилиум дома. Решили срочно удалить палец, боясь, как бы не пришлось потерять ногу. Операцию назначили на понедельник. Мне предложили: «Конкордия Терентьевна, давайте мы сегодня положим его в больницу. Вы немного отдохнёте».
— Ну нет. Мне не до отдыха. Зачем он лишнее время будет лежать в вашей больнице. Сегодня суббота, оставим все до понедельника?
В понедельник Танечка пришла очень рано. Я её позвала скорей наверх.
— Танечка, мне кажется, начало подсыхать. Вот посмотрите свежими глазами. Таня подтвердила. И краснота вокруг уменьшилась. Сообщили в больницу. Приехали хирурги, установили начало заживления, операцию отменили.
А в марте от вынужденного лежания, около двух месяцев на спине, взбунтовались лёгкие. О, это было очень страшно! Он задыхался, хрипел, на глазах умирал. И так сразу, вдруг, внезапно побелел и стал задыхаться. Я растерялась, бегала по квартире, кричала, рвала на себе одежду. А Танечка вызвала скорую помощь. Больница Академии наук рядом, приехали быстро. Привезли кислород. Спасли. Когда хрипы умолкли, со страхом поднялась я наверх. Он лежал бледный, без кровинки в лице, но уже нормально дышал. Опять, уже второй раз, у нас дома собрали консилиум. Опять Гращенков стал распинаться, как они ещё раз спасли жизнь Ландау. Мне хотелось им крикнуть: «Уже весна, зачем раньше времени выбросили его из больницы?». Но, конечно, смолчала, ведь «что прошло, о том не говорят». Так мне сказал мой двухлетний Гарик. Гращенков униженно лебезил. Лежащего не бьют, подумала я. Надо мириться с обстоятельствами.
Когда нога зажила, Гращенков разрешил, наконец, принять больному ванну. Дау был счастлив, но, раздевая Дау, я заметила, что бедро правой здоровой, нормальной ноги намного толще левого, а врачи не заметили.
