Фридо Зенгер - Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945
Когда Гитлер только был назначен на свой пост, старшие офицеры вооруженных сил, которые никогда не отбирались на демократической основе, резко отличались от остальных кадров. В созданной фон Сектом стотысячной армии старшие офицеры были либо выходцами из старых прусских кругов, либо впитавшими их традиции. Я уже говорил о несовместимости истинно прусских традиций с национал-социализмом. Пока высшие должности занимали офицеры, происходившие из семей землевладельцев, живших восточнее Эльбы, или из родственных им старинных военных фамилий, традиционная независимость, в которой они были воспитаны, не способствовала тому, чтобы они смирились с рабской покорностью, ставшей ныне настолько модной. Их мировоззрение было монархическим и христианско-протестантским.
Тем не менее, когда Гитлер пришел к власти, уже был ряд генералов, для которых скачок в этот новый мир не представлял особых трудностей. Они не были так тесно связаны своим происхождением с прусской идеей; у некоторых из них проявлялся тот же менталитет, что привел Людендорфа к сотрудничеству с Гитлером.
После вступления Гитлера в должность лидером оппозиционных генералов считался генерал барон фон Фрич. На его беду, он командовал сухопутными войсками в то время, когда первые принятые новым режимом меры в армии и среди населения показали, как пойдут дела дальше. Следовательно, все, кто надеялся, что подобные неблагоприятные изменения можно держать под контролем, связывали эти надежды с Фричем. Между тем уже наступила такая стадия, когда все, кто смиренно не подчинился, оказались не у власти. Государственная машина превратилась в инструмент подавления, и любого, кто ей противился, она уничтожала в социальном и экономическом смысле, а зачастую даже физически. Фон Фрич тяжело переживал происходящее. Его мать была из семьи Бодельшвинг, оттуда и его глубокие религиозные чувства. Больше всего его уважали старые офицеры. Но у него было так же мало шансов изменить судьбу Германии, как и у его преемников. Люди с таким характером оказывались и в армии, и в жизни на тернистом пути. С риском для жизни они держались за свою должность в надежде, что своим влиянием и личным примером помогут избежать дальнейшего ухудшения обстановки.
Генералов, стоявших в оппозиции к Гитлеру, упрекали за отсутствие инициативности, но это несправедливо. В военное время очень быстро продвинулись молодые офицеры, которые хотя и были воспитаны старым прусским офицерством, но оказались теснее связаны с новым режимом – то ли по причине личных амбиций, то ли просто из-за собственной слепоты, – чем армейские командиры. К генералам, подражавшим Людендорфу, добавились другие офицеры нового типа, в той или иной степени отождествлявшие себя с этим режимом. Гитлер обращался с генералами точно так же, как и с политиками. С инстинктивной хитростью он сначала не решился заменить самостоятельно мыслящих старых профессионалов более угодливыми и лично ему преданными людьми. Проще оказалось сделать это позднее, когда появилась возможность обвинить в ряде поражений старых армейских командиров, всегда неохотно подчинявшихся его воле. В военной истории есть масса примеров, когда способные командиры пострадали вследствие поражений, в которых не было их личной вины.
Естественно, что в поисках причин поражения эти генералы и офицеры Генерального штаба должны были бы возложить всю вину на Гитлера, потому что именно он назначал Верховное командование и постоянно вмешивался в детали. Искусство стратега дается от рождения, и то очень редко. Оно требует хорошего понимания рода человеческого и знания истории. Не стоит задаваться вопросом, обладали ли такими качествами Гитлер и его советники. Его личные советники в ОКБ не пользовались уважением в армейских кругах. Уважаемые начальники штаба сухопутных войск, прошедшие великолепную школу старого Генерального штаба, ушли в небытие. Первый стал жертвой заговора 20 июля; второй очутился в концентрационном лагере; третий, выбранный самим Гитлером, был с позором уволен из армии, а четвертый ушел со своего поста в силу обстоятельств.
Это не значит, что иной выбор армейских руководителей позволил бы выиграть войну. Многие сражения, конечно, закончились бы по-другому. Но наше военное поражение таилось в предшествовавшем ему поражении политическом, которое привело к созданию коалиции всех великих держав мира против гитлеровской Германии. Если бы даже произошло невозможное и Германия победила, все равно немыслимо, чтобы побежденные страны надолго подчинились такого рода системе. Конечный результат был бы таким же.
После Первой мировой войны некоторые безответственные политики и историки преуспели в искажении истинных причин нашего полного поражения. Люди цеплялись за иллюзию об армии, «непобедимой на поле боя», за басню о нечестивых социал-демократах, нанесших армии «удар ножом в спину», за чушь о полностью истощенном противнике, которого можно было одолеть в самом скором времени, «если бы только нам продержаться».
Что касается Второй мировой, то в исследовании исторических, политических и военных причин нашего в ней поражения остается самый трудный вопрос: почему большая часть германского народа отдала свое будущее в руки такого человека, как Гитлер? Как случилось, что человеку, который мало что мог дать, удалось добиться такого поклонения? Как он сумел избежать того, чтобы не оказаться скомпрометированным своими ближайшими соратниками еще до назначения рейхсканцлером? И если действенная оппозиция была невозможной, как многие немцы смогли просто закрыть глаза на все эти ужасные заблуждения и преступления?
Глава 9
ПЛЕН
ЛАГЕРЯ В ИТАЛИИ
22 мая 1945 года меня привезли в лагерь для военнопленных в Геди, назначив там старшим. Геди – это большой аэродром в долине реки По. В палатках разместили 100 тысяч человек – столько же, сколько находилось под моим командованием в сражениях у Кассино. Никакой власти у меня там не было, одни обязанности. Я понимал, что мой долг – заходить к офицерам, остававшимся по-прежнему в составе своих дивизий, и заранее готовить их к предстоящим большим переменам. Их ожидал не просто переход от борьбы к бездействию и от военного звания к номеру заключенного, а превращение из солдата страны, двенадцать лет державшей в страхе весь мир, в военнопленного, оторванного от своей семьи, своего народа и внешнего мира.
Мои беседы воспринимали в основном молча и равнодушно, так как я не мог предложить своей аудитории ничего приятного. Мне приходилось приучать себя к новому выражению лиц офицеров, слушавших недоверчиво и считавших меня отступником. Они с трудом скрывали свою горечь и разочарование по отношению к бывшей власти и к нам, генералам. Многие считали, что их обманули, скрыли правду, втянули в безнадежную войну и поддерживали их моральный дух с помощью лжи.
С какой радостью я сказал бы несколько приятных слов этим тысячам офицеров! Нет, отныне я был свободен и мог обходиться без лжи. Я честно объяснял, что все мы потеряли свои права, что нет смысла подавать жалобы, что некоторое время у нас не будет возможности связаться с нашими семьями, что мы не имеем права апеллировать к офицерам охраны. Однако хорошо уже было то, что мы не подчинялись больше нацистскому режиму, хотя слушатели мои еще не знали, как воспользоваться такой свободой.
В течение нескольких недель я оказался «дискредитирован». Писатель Клаус Манн опубликовал в американской армейской газете «Stars and Strips» статью, в которой сообщил, что человек, командующий в лагере Геди, – не назначенный американский командир бригады противовоздушной обороны, а немецкий генерал. Поэтому начальник штаба этой бригады прислал за мной, чтобы сообщить, что я «уволен» и меня переводят в другой лагерь для военнопленных. После утомительной дороги меня высадили в чистом поле. Они собирались поместить меня в офицерский лагерь вблизи Модены, но, когда мы туда приехали, его еще не существовало. Меня приписали к какой-то немецкой роте, ее лагерь, служивший для отдыха солдат в тылу, превратили в лагерь для военнопленных, просто огородив его колючей проволокой. В мое распоряжение отдали громадную палатку, где я и проводил большую часть дня в полном одиночестве. Немногочисленных немецких офицеров все еще мучило различие между их званиями и моим – «командующего в звании генерала», а я не имел желания надоедать им «просветительскими беседами».
В конце концов меня перевезли в лагерь под Моденой, где я повстречал людей с близкими мне взглядами, в частности одного офицера абвера, бывшего сотрудника адмирала Канариса, так что появился повод поговорить. В этом лагере было положено начало дискуссионным группам, которые возникали потом повсюду в ходе нашего дальнейшего пребывания в плену.
Вскоре меня и несколько других генералов перевезли на грузовике в лагерь под Аверсой, севернее Неаполя. В какой-то точке нашего маршрута итальянский генерал объявил: «Сейчас мы пересекаем границу». Мне стало любопытно, какую границу он имеет в виду, и, спросив, я получил ответ, что это граница между Королевством обеих Сицилий и остальной Италией. Итальянцы-южане имеют привычку приписывать все свои беды изгнанию Бурбонов, произошедшему с согласия Савойского дома. На самом деле именно падение Бурбонской династии дало возможность Савойе заполучить корону всей Италии. Это напомнило мне поведение Бисмарка при свержении гвельфов и ладграфов в Гессен-Касселе и его речь о Божьих мельницах, медленно перемалывающих.
