Лесли Марчанд - Лорд Байрон. Заложник страсти
Поздно утром Байрон проснулся вполне спокойным и при расставании был отменно вежлив с аббатом. Во время путешествия через горы к Аргостоли Смит заметил, что «Байрон был в превосходном настроении, громко напевал мелодии Мура и обрывки известных песен…».
Из Англии и Италии по-прежнему не было вестей. Будущее Байрона оставалось неясным, и он с легкостью вернулся к прежним привычкам: ездил верхом, плавал и обедал с полковником Нейпиром и другими жителями Аргостоли. Пьетро написал сестре письмо, чтобы успокоить ее и рассказать о приятном путешествии на Итаку. Байрон добавил свою обычную приписку на английском. Он уже позабыл о своей жизни в Италии, и ему было нелегко и странно вспоминать о своей возлюбленной.
От веселой жизни на острове Байрона временно отвлекло 22 августа письмо от Марко Боцариса, вождя сулиотов, который со своим маленьким отрядом помогал сдерживать наступление турок в горных долинах близ Миссолонги. «Пусть ничто не помешает вам приехать в эту область Греции, – писал он. Бесчисленные враги угрожают нам, но с Божьей помощью и помощью вашей светлости мы окажем им достойное сопротивление». Но пришедшее через несколько дней сообщение о смерти Боцариса, одного из самых честных греческих патриотов, положило конец намерениям Байрона немедленно направиться на материк.
Вскоре к поэту полетели прошения от всевозможных греческих партий, преследующие своекорыстные цели, и от отдельных людей, надеявшихся заполучить часть денег Байрона. Только здоровый цинизм в отношении человеческого характера в целом и греческого национального характера в частности, а также конечная цель – освобождение страны – удерживали Байрона от ненависти и презрения ко всей затее. В беседе со своими помощниками он отпускал сатирические замечания в адрес греков, но когда бывал трезв, то, как и полковник Нейпир, с большой терпимостью относился к людям, долго выносившим гнет рабства. Граф Гамба сказал, что «во время своих путешествий в юности он приобрел большее уважение к туркам, нежели к их рабам». Байрон понимал, что греческий характер сложился под влиянием привычки к обману, чему способствовало рабство. Приучившись во всем потакать своим хозяевам, люди не могли расстаться с этой чертой и в повседневной жизни.
Джордж Финлей, который встречал Байрона на Кефалонии и был с ним в Миссолонги, заметил, что «ни с кем греки не вели себя так откровенно дерзко и эгоистично. Почти каждый известный государственный деятель и генерал посылал ему письма с просьбами услуг, протекции или денег… Лорд Байрон делал много мудрых и критических замечаний относительно этих посланий… Он так хорошо знал себя, что некоторое время оставался на Кефалонии, не осмеливаясь показаться среди лживого и расчетливого сброда и опасаясь, что недостойные люди обретут над ним излишнюю власть».
Байрон откровенно высказывал свои впечатления о греках: «Тот, кто сейчас едет в Грецию, должен вести себя так, как миссис Фрай в Ньюгейте: не ожидая встретить признаки честности, но в надежде, что время и лучшая жизнь исправят прежние воровские и низкие привычки… Хуже всего, что они лгуны: не было еще таких лукавых людей с тех пор, как Адам и Ева были изгнаны из рая».
Разочарование Байрона в греках было, несомненно, подкреплено растущим недовольством и попытками к мятежу сулиотов, которых он взял под свое покровительство. Чтобы избавиться от них, он предложил им месячный заработок и переезд в Акарнанию на материке. Опасаясь, что вновь поддастся их льстивым уговорам, Байрон предоставил решение этого вопроса графу Гамбе. Он решил, что не может действовать без дальнейшей информации и помощи. Байрон хотел бы остаться на «Геркулесе», но капитан Скотт хотел вернуться в Англию, поэтому обстоятельства вынудили Байрона переехать в дом на берегу.
Трелони и Браун, не разделяя стремления Байрона к осторожности и благоразумию в качестве члена греческого комитета и человека, чьи деньги и влияние должны быть пущены на самое благое дело, испытывали нетерпение и решили отправиться в Морею, где находилось правительство. Браун считал, что Байрон остается на Кефалонии в основном из-за «нерешительности» или «нежелания переезжать». Однако на самом деле все было не так просто[32].
6 сентября Браун и Трелони отправились в Пиргос, сердечно расставшись с Байроном. Байрон больше никогда не увидел Трелони. Несомненно, он любил старого «пирата», хотя чрезмерная напыщенность Трелони нередко становилась предметом шуток Байрона. Говорят, однажды он сказал, что если Трелони научится говорить правду и мыть руки, то из него еще можно сделать джентльмена.
Байрон, Пьетро Гамба и доктор Бруно удобно устроились на маленькой вилле, самой крошечной из тех, в которых жил Байрон после того, как оставил дом своей матери в Саутвелле. На этой вилле в Метаксате был балкон, с которого в ясное утро Байрон видел очертания Морен и четкий зеленый силуэт острова Зант на юге. Вилла стояла среди виноградников и оливковых рощ в прелестной деревеньке примерно в полумиле от побережья и голубых волн Ионического моря и примерно в четырех милях от Аргостоли. За деревней возвышались замок Сан-Гиоргио и голые камни Черной Горы[33].
Поселившись в Метаксате, Байрон подолгу думал о своем положении, и чем дальше, тем меньше ему хотелось активно включаться в борьбу. В его душе появилась ностальгия по Италии. Когда наконец он получил письмо от Терезы, к нему вновь вернулось прежнее чувство шутливой нежности. Чтобы поддержать Терезу, он писал: «Я исполню задание комитета и потом, возможно, вернусь в Италию, потому что вряд ли один смогу принести здесь пользу… Будь уверена, ничто не радует меня тут, кроме желания вновь увидеть тебя… Целую твои глаза… Твой самый верный друг и возлюбленный».
Понимая, что сам он не сможет разобраться в хитросплетениях греческой политики, Байрон обратился за советом к полковнику Нейпиру, этому закаленному солдату и губернатору. Байрон верил ему из-за непреклонной уверенности того в конечной победе греков. Нейпир считал, что единственным решением будет собрать отряд обученных солдат, англичан и немцев, и найти несколько разумных лидеров, таких, как Трикупи и Маврокордатос, которые будут платить только солдатам, а не вождям племен.
Но как бы ни был проницателен Нейпир, Байрон чувствовал, что в своих надеждах на греков и на автора «Чайльд Гарольда» Нейпир был слишком оптимистичен и наивен. Байрон хорошо знал свои слабости, а слабости греков даже лучше. Финлей метко заметил: «Гений лорда Байрона никогда не смог бы развернуться на политическом или военном поприще… Он считал политику искусством обмана людей, сокрытием части правды и неверным представлением другой части. Какой бы восторг он ни испытывал при мысли о военной славе, он не мог не чувствовать отвращения перед войной. Его характер и поведение были полны сложных противоречий. Казалось, в его теле поочередно гостили две разные души. Одна была женской, полной сострадания, а другая – мужской, способной трезво оценивать ситуацию и анализировать только те факты, которые нужны для принятия решения».
Начатый в сентябре дневник Байрон резко прервал 30 сентября, когда получил письмо от Августы с сообщением о болезни его дочери Ады. В ответном письме Байрон в основном интересовался здоровьем дочери. Укоризненные намеки, которыми были полны его прежние письма к Августе, теперь исчезли. Огонь страсти догорел, осталась лишь братская нежность.
Пьетро сообщил Терезе, что Байрон вернулся к отшельнической жизни и был ею доволен. Однако это не совсем так. Большинство английских управляющих и офицеров гарнизона часто наведывались в дом Байрона, а иногда и он ездил верхом в Аргостоли. Набожный доктор Кеннеди был одним из частых гостей. Он обнаружил, что Байрон с радостью поддерживает разговоры о религии из интереса к этому предмету и, несомненно, из желания оспорить доводы Кеннеди.
Байрон никогда не был груб или откровенно насмешлив, но Кеннеди чувствовал себя неуютно, понимая, что остряки из гарнизона потешаются над его попытками обратить Байрона в истинную веру, а тот, по всей видимости, не принимает доктора всерьез, хотя и не хочет уязвить его. Байрон высказал только часть того, что он думает по данному предмету, в шутливом разговоре с доктором Мьюром: «Дело в том, Мьюр, что Кеннеди с нами пришлось нелегко, и жаль, если он напрасно потеряет время». После этого он сжал руки в насмешливо-набожном жесте и, подняв глаза ввысь, воскликнул: «Я начну семнадцатую песнь «Чайльд Гарольда» новым человеком!»
Всю осень продолжали прибывать противоречивые сообщения с материка, а Байрон налаживал связь со сторонниками. Одним из них был молодой Джордж Финлей, приехавший в Грецию, чтобы участвовать в освободительной борьбе. Байрон заметил, что его новый знакомый «был слишком увлечен, потому что совсем недавно приехал из Германии», но это не уменьшило симпатии Байрона.
