Владимир Корнилов - Демобилизация
- Женька будет счастлива, - кивнул муж в сторону соседней комнаты, куда они вытеснили Марьянину сестру. - Я бы мог тебе помочь подыскать...
- Отступное? Родон Кроули предлагает Ребекке отступного. Извините, ваше преосвященство, дворяне взяток не берут.
- Ты? Ты дворянка? Господи, уморила!
- А ты думал? Станцию Фирсановку слышал?
- Родовое поместье?
- Бог его знает. Может, родовое, а может, на барщине там вкалывали. Надо отца спросить. Я как-то не интересовалась.
- Вот всегда у нас так, - вздохнул доцент, радуясь возможности перейти от препирательств к какому-то общему разговору. - Родства не помним. На предков плюем. Ты смеешься, а может, у тебя действительно благородная фамилия?!
- А чего в ней благородного? Я за пятнадцать рублей ее сменила. И плевать тебе на мою благородную фамилию и на свою - тоже.
- Я еще ее верну.
- Ох, испугал! Мамочку пугай, а я пуганая.
- Ничего ты не понимаешь. Думаешь, донкихотство какое-нибудь? Ничего подобного! Я не Дон-Кихот.
- О, конечно. Тут я с вами целиком и полностью. "В наш век, когда все дороги ведут..."
- Заткнись!
- Ого...!
- Ну, прости. С тобой говорить невозможно. Да, вчера было "в наш век", а завтра, вернее, послезавтра или после-послезавтра уже не будет "в наш век". Другой будет век. Ты же умная баба.
- Благодарю.
- Не за что. Ты - умная, Марьянка, и должна понять: ничего не стоит, все движется.
- Диалектика.
- Хотя бы, - поморщился доцент. - Эксперимент не получился. Отец родной уже чувствовал и, когда приперло, вспомнил и Ивана Грозного, и Донского, и синод открыл...
- Понимаю...
- Ну, вот. Чего ж ерепенишься? Государство есть государство, и без этих, ну, в общем, - балок... (он хотел сказать по Бороздыке - крепей, - но забыл это слово) не обойдется. Если балка - дрянь, то менять надо, а то все поплывет.
- И что же - благородные фамилии нужны?
- И они тоже. Якобинского дворянства не получилось.
- Ой ли?
- Да, не получилось. В 37-м перемололи, да и вообще Победоносиковы скапутились.
- Смелый ты стал.
- Это с тобой...
- А вдруг донесу? Лучше Инге своей вещай, а я слышать этого не слыхала и вообще ни к чему мне. Играть еще будем?
- Давай, - нахмурился доцент.
- Ты пойми, - сказал спустя две партии, в которых ему везло и он отыграл половину проигранных денег. - Идеи - это материальная сила. Идеи те же опоры и одновременно рельсы, направляющие, трамплины, если хочешь... Нельзя все сводить к снижению цен.
- Давно, кстати, не было.
- Налог с крестьян снизили. Зато теперь народ накормим.
- Ой ли?
- Не кривляйся. Еда еще не все. Мы - люди, а людям нужен Град!
- Припаси это для Инги. Я тупая. Какой там Град, если на головах друг у друга живем, трех метров квадратных на человека не набирается!..
- Китеж-Град. Библию читать надо.
- В библии Китежа нет. Если уж слушаешь Бороздыку, так хоть запоминай, откуда что. И вообще припаси все это для аспирантки. Меня охмурять нечего. Сам из долгополых. И Инга твоя такая.
- Она настоящая.
- Как же! Родственник бомбу в царя кидал?
- Ну?
- Тихвинский был мещанин. Дворянством там и не пахло.
- Все равно. В истории он есть. Помнят.
- И чего помнить? Кучера убил и своих всех заложил.
- Брось...
- Заложил. Сразу раскололся и всех как есть назвал. Почитай, если не веришь.
- Мне неинтересно. И вообще дочь за отца...
- Ну, это уж, конечно. Особенно за двоюродного дедушку. Только нечего хвастаться: История! Остался! Или Освободителя жалеешь?
Сеничкин, который еще не обсуждал с Бороздыкой деятельности Александра II, благора-зумно промолчал. "Конечно, я темноват, - думал он. - Не темноват, а точнее, кое-что пропустил. Всего объять невозможно. Игорь Александрович - болтун, но в начитанности ему не откажешь. А все-таки сути он не ухватывает. Не политик. Всякая мораль должна опираться на политику. Вопрос о власти выше вопросов морали. Морально все, что тебе на пользу. Но с мамашей я зря ссорился. Не поймет и еще отцу расскажет. Нет, пожалуй, не расскажет... И все-таки не надо было ее расстраивать. Пристала: 'Помирись с Марьяной, помирись. Представляешь, как расстроится Василий Митрофанович'. Чёрт, всюду Василий Митрофанович!.."
- Прошла весна, настало лето,
Спасибо Васеньке за это,
- не удержался он и, подражая материнскому голосу, выпалил вслух.
- Бесчувственный ты, - сказала жена. - Кричишь о первородстве, а родную мать ни в грош не ставишь. Тебе ее ругать не за что.
- Как сказать...
- Не за что. Женщина, которая ради сына пошла на мезальянс, - уже Жанна д'Арк.
- Не кривляйся.
- А что, "гробик ребенку и ужин отцу", - пропела и показала мужу язык. - Жалко мне тебя, Лешка. Только не изображай смертельно обиженного. И с аспиранткой ты наплачешься и с Игиными идеями насидишься. Да, да и не спорь. Все кончится большими сухарями и адвокатами!..
- Много ты понимаешь!
- Сколько надо. Я же не говорю, что всего этого, о чем поет Бороздыка, не будет. Может, и будет. Может, произведут капремонт, заменят балки и перекрасят фасад. Только малярам и архитекторам никогда не светит. Вспомни Барму и Постника.
- Не каркай!..
- А ты не высовывайся. Кто опережает свое время, тот не доживает до следующего...
- Тебе бы лекции читать!..
- А что - буду! И статьи писать буду, и монографии! Все у меня, Лешенька, будет, а у тебя небо в клеточку, как говорят у нас в милиции! Эх ты, товарищ прокурора! Десять лет науку долдонишь, а ни черта не понял. Музыку заказывает тот, кто платит, а танцует меня тот, кто меня ужинает.
- Сейчас уже не то.
- Что не то? То самое. И сколько ни дуйся, приемного отца не переплюнешь. Ты у него плясать будешь, а не он у тебя.
- Отца академик съест.
- В данном случае, возможно. Но этому... - Марьяна назвала Героя, ... тоже не пофартит. И он - плясун и лабух. В общем не советую:
Никому не говори,
Залепи газетою,
- пропела, переделав на свой лад скабрезную частушку.
Они еще долго спорили, пока Марьянины родители не вернулись с завода и Сеничкиных не позвали к обеду. У Фирсановых доценту всегда бывало не по себе, а теперь из-за неладов с женой он вовсе был не в своей тарелке и поэтому много пил и острил, большей частью не к месту. И, чего с ним никогда не случалось, рассказал при теще и свояченице пару сомнительных анекдотов.
- Разошелся, - усмехалась Марьяна, отчасти радуясь, что заботы о пьяном муже уведут ее от разговора с матерью, ошеломленной внезапным приездом дочери и зятя.
"Нет, я здесь не нужна, да и Женька психовать будет. Поздно ты очухалась, подруга", - сказала себе.
Ей стало грустно и зябко, и хотя Лешка, даже подвыпивши, не был ей неприятен, но его нежные и деликатные пассы не смогли побороть ее одиночества и тоски.
