Женевьева Табуи - 20 лет дипломатической борьбы
В это время в Праге, в Градчанах, новый председатель правительства генерал Сыровы, которому задали вопрос относительно событий прошлой ночи, когда французские флаги были разорваны, растоптаны и сожжены толпой, ограничился следующим заявлением представителям печати:
«Мы были покинуты, мы остались в одиночестве. Нет ничего позорного в том, чтобы повиноваться советам своих друзей, так же как и в том, чтобы уступить перед натиском превосходящих сил. Мы преодолели скорбь, отчаяние и негодование, чтобы обеспечить будущее».
* * *Четвертое октября, 10 часов утра. На улице Гренель в советском посольстве.
Посол Суриц спокоен, но грустен.
– Мы не сыграли абсолютно никакой роли в этих переговорах, – объясняет он двум министрам. – Я узнал о мюнхенской конференции из «Пари суар». С нами не посоветовались даже в отношении редакции коммюнике. С марта месяца мы сделали Форин офис и Кэ д’Орсэ не меньше шести различных предложений о сотрудничестве. Нам ни разу не дали никакого ответа. Некоторые депеши с Кэ д’Орсэ имели тенденцию представить дело таким образом, будто моя страна уполномочила Даладье действовать в Мюнхене от ее лица и будто Париж и Москва находились в самом тесном контакте с Лондоном в течение всего кризиса. Я вынужден опубликовать в прессе категорическое опровержение. Но несомненный результат всего этого – то, что пакт, существующий между нашими двумя странами, находится под угрозой.
Провожая своих посетителей до дверей кабинета, Суриц повторяет:
– Да, франко-русский пакт находится под угрозой.
* * *Бурбонский дворец, 3 часа дня. Стоит вопрос о ратификации Мюнхенских соглашений.
После аншлюса это – первое заседание, на котором обсуждаются проблемы внешней политики! И все же депутаты почти не пользуются случаем, чтобы высказаться.
Один журналист возмущается.
– Но все, что я мог бы сказать, способствовало бы лишь осложнению положения и в то же время сделало бы еще более вопиющим непростительное преступление против мира, за который нас просят поручиться, – невыразительным голосом говорит известный депутат-радикал.
На трибуне оправдывается Даладье:
– Если бы мы начали войну, чтобы поддержать Чехословакию, то кто может сказать, сохранилась ли бы ее целостность? Нет, нет… Я ни о чем не сожалею.
И только Луи Марэн, коммунист Габриэль Пери и правый депутат Анри де Кериллис протестуют.
Начинается голосование.
Семьдесят один коммунист и де Кериллис голосуют против.
* * *Двадцать третьего ноября в Елисейском дворце. Совет министров.
– Германия согласна подписать с Францией договор о ненападении, подобный тому, какой Чемберлен и Гитлер заключили сразу же после Мюнхенского соглашения, – говорит Жорж Боннэ. – Риббентроп лично прибудет в Париж, чтобы открыть эту новую эру во франко-германских отношениях.
– Время для визита неподходящее, – протестуют министры.
– Следовало бы гораздо раньше поставить в известность общественное мнение о начатых переговорах, – ворчит Даладье. – Приезд Риббентропа в Париж покажется несвоевременным.
Однако 6 декабря в 11 часов утра развязный, в отличнейшем настроении Риббентроп, в сопровождении своего посла в Париже графа Вельчека, входит в кабинет Жоржа Боннэ на Кэ д’Орсэ и решительно садится к столу. Он заявляет без обиняков:
– Через несколько минут мы подпишем франко-германскую декларацию о дружбе и взаимных консультациях. Но мы хотим, чтобы вы официально признали за нами «свободу действий в Центральной Европе».
– Это невозможно, – отвечает Боннэ.
– Ну что ж, оставим вопрос открытым, – говорит жизнерадостный Риббентроп, – мы поговорим еще об этом с фюрером.
Позднее, в связи со вступлением немецких войск в Прагу, Риббентроп будет утверждать, что Боннэ предоставил ему «свободу действий» в Восточной Европе. На что Боннэ ответит самым категорическим опровержением.
В то же время по другую сторону моста Конкорд Дафф Купер, которому создала огромную популярность в Париже его отставка с поста морского министра в кабинете Чемберлена в момент мюнхенской политики «умиротворения» (с большим шумом в прессе), заканчивает свою имеющую триумфальный успех лекцию в Мариньи следующей фразой, которую он произносит торжественно и вполголоса:
– Я не верю в непобедимость немецких армий.
Говоря это, он пристально смотрит на очень известного немца, сидящего в третьем ряду партера.
Дафф Купер бросает фразу:
– Отныне Франция и Англия должны образовать самый тесный и самый прочный союз, какой когда-либо видел мир.
Андре Давид с беспокойством отвечает:
– Увы, это уже не помешает тому, чтобы пробил роковой час.
* * *Вечером германское посольство устраивает грандиозный прием в честь Риббентропа.
Приглашен так называемый «весь Париж». Министры-евреи получили свои пригласительные билеты только в 6 часов вечера, тогда как прием назначен на 8 часов!
Все же приглашения были разосланы довольно широкому кругу лиц. Многие спрашивают друг друга по телефону:
– Я думаю, вы не пойдете на прием в посольство Германии?
– Конечно, нет, – отвечают многие депутаты.
Однако в тот вечер почти все они были там! Некоторые со смущенным видом объясняют:
– Правительство просило меня по долгу службы пойти сегодня вечером в германское посольство…
Однако имеет место и несколько резких отказов.
– Я не понял приглашения, так как оно было написано на немецком языке, – отвечает греческий посол Политис.
– Я прошу извинения, но я пригласила к себе на обед господина Осуского, посланника Чехословакии, – сообщает по телефону Жаклина Патенотр германскому послу, который часто спрашивает ее: «Но почему же вы никогда не приглашаете меня?» – на что она отвечает: «Потому что всякий раз, как я хочу это сделать, мой обед отменяется в связи с очередной аннексией вашим правительством какой-нибудь европейской страны».
Что сказать о меню?
Пражский окорок… Страсбургский паштет из гусиной печенки.
Ведущая пресса поет дифирамбы политике франко-германского сближения, которая, по ее словам, «открывает для Франции радужные перспективы в Европе». Но она хранит молчание о проекте франко-германского соглашения по вопросам печати, в соответствии с которым должна быть установлена система цензуры, «распространяющаяся на все то, что может обострить отношения между двумя странами».
* * *На другой день Риббентроп возвращается в Берлин. Два часа спустя все высшие чиновники получают следующий циркуляр: «Соглашение с Францией только что подписано. Мы требуем, чтобы вы позаботились о том, чтобы народ не стал предаваться иллюзиям о мире. Мы рассчитываем на вас в том, чтобы держать в напряжении все силы, дабы рейх мог быть готовым к любой возможной ситуации: к конфликтам, которые могут быть порождены экспансионистскими действиями Германии на Востоке; к конфликтам, которые могли бы возникнуть в связи с необходимостью для Германии оказать поддержку итальянским притязаниям в Северной Африке!»
