Майкл Шелден - Черчилль. Молодой титан
В воскресенье 1 октября Уинстон и премьер-министр, взяв клюшки для гольфа, вышли на поле поиграть. Вайолет как раз готовила чай, когда заметила, что улыбающийся Уинстон идет к ней. Он вывел ее из дома и сообщил радостную новость: «Твой отец только что предложил мне адмиралтейство».
Она навсегда запомнила тот взгляд, которым он тогда смотрел на нее. Никогда она не видела его более счастливым. При вечернем свете они вместе отправились к морю, и Уинстон воодушевленно говорил всю дорогу. Его радовало не только то, что он перейдет в адмиралтейство, но и то, что сможет оставить тяжкую ношу министра внутренних дел: «судить и выносить приговоры».
Той же ночью Вайолет открыла дневник и описала реакцию Черчилля на его назначение: «Он был в прекрасном расположении духа (новый пост в кабинете министров был его долгожданной Меккой), строил грандиозные планы и упивался возможностями, которые открывались перед ним».
Только один человек был подавлен новостью — Реджи Маккенна. Асквит переводил его в министерство внутренних дел, куда тот не хотел идти. Распоряжение о перестановке пришло 10 октября, но еще две недели он пытался переубедить премьер-министра. Он даже поехал к Асквиту в Арчерфилд-Хаус, чтобы тот передумал и оставил его в адмиралтействе. Премьер-министр был непреклонен, но старался найти убедительные доводы. Он спросил Маккенну: «Вы действительно уверены, что вы тот единственный человек, который стоит между нами и большой европейской войной?» Не найдя подходящего ответа, Маккенна с неохотой согласился на свой перевод в министерство внутренних дел.
«Но он был страшно огорчен, — рассказывала Марго, — вид его был душераздирающе печален».
И четыре месяца спустя Маккенна все еще не мог смириться, продолжая доказывать всем и каждому, что он намного больше соответствует должности, чем Черчилль. Во время одного из званых обедов, 10 февраля, он оказался рядом с Вайолет и затеял тот же самый разговор, не дав себе труда задуматься, что Вайолет обожает Черчилля. В своем дневнике она записала: «Маккенна в напыщенном тоне отзывался о Черчилле — обратившись с этим не к кому-то другому, а именно ко мне. Он, должно быть, сошел с ума».
Рано или поздно Черчилль, наверное, все же добился бы желанного места первого лорда адмиралтейства, но нельзя не отметить, что в 1911 году он получил эту должность не только благодаря собственным заслугам. При наличии конкурентов, он тогда имел на своей стороне важную союзницу в лице Вайолет — любимой дочери премьер-министра, шептавшей на ухо отцу нужные слова.
25 октября 1911 года, за месяц до своего тридцать седьмого дня рождения, Уинстон прибыл в адмиралтейство, располагавшееся в Уайтхолле, и занял свое кресло как гражданское лицо, возглавляющее самые мощные в мире военно-морские силы. Имея в своем составе более пятисот боевых кораблей и 130 000 человек, Королевский флот все еще оставался гордостью Британской империи и главным инструментом ее власти. Помимо Флота метрополии [54], в ведении первого лорда адмиралтейства находились Атлантический, Средиземноморский и Восточный флоты, а также громадные доки, разбросанные по всему земному шару, от английского Портсмута до Мальты, Бомбея, Сингапура, Сиднея и Гонконга. Это был в прямом смысле слова мировой флот, и он мог, теоретически, идти войной на кого угодно. Но Черчилль знал: его работа состоит в том, чтобы не возникало никаких сомнений относительно возможности британских ВМС сражаться и выиграть битву в одном отдельном водном регионе — Северном море.
Первым делом, придя в кабинет главы адмиралтейства, Черчилль прикрепил к стене за столом карту Северного моря, где штабные офицеры могли бы отмечать флажками позиции германского военно-морского флота.
Каждое утро Уинстон рассматривал карту, не потому даже, что перемещения немецких кораблей были так уж важны на тот момент. Как он позже писал, это делалось для того, чтобы «внушать себе и всем, кто работал со мной, чувство постоянного присутствия опасности». Негостеприимные северные воды между Германией и Британией — вот арена, где он должен был выиграть любой ценой.
У него были основания испытывать чувство благодарности к Маккенне за то, что тот выступил против него в тот памятный день 1909 года в вопросе о дредноутах и о строительстве новых гигантских линкоров. Сейчас он намеревался поставить вопрос об увеличении их количества и готов был объяснить почему. Он нашел способ публично принести своего рода извинения за ошибочное представление о Германии, сделанное им в прошлом: «Мы очень многим обязаны предусмотрительности и решительности мистера Маккенны», — сказал он в 1912 году на встрече в Шотландии.
Оставив Ллойд-Джорджу возможность завершить работу по утверждению закона о национальном страховании, — благодаря чему его имя навсегда оказалось связанным со страхованием здоровья и страхованием от безработицы, — Уинстон погрузился в изучение всех деталей и тонкостей, касающихся строительства более быстроходных и эффективных боевых кораблей, способных встать на пути германской армады. Военно-морские силы не интересовали Ллойд-Джорджа. Но где бы он ни встречался с Уинстоном, тот сразу начинал рассказывать, как обстоят дела в его ведомстве. «Послушай, Дэвид, хочу тебе сказать…» — обращался Черчилль к Ллойд-Джорджу, после чего следовал длинный монолог «о его убийственных кораблях».
Не будучи специалистом в тактике ведения морских боев, Черчилль все же много знал о войне и понимал самое главное, что часто упускали другие. В первый же год своей работы во главе военно-морского ведомства он обратился к аудитории в лондонском Берлингтон-Хаусе со следующими словами: «Адмиралтейство ставит перед собой одну-единственную задачу, сосредоточив на этом все силы и внимание, а именно — добиться максимума военной мощи в данный момент и в нужном направлении». Другими словами, за фасадом великолепной бюрократической машины адмиралтейства скрывалась тяжелая и постоянная монотонная работа, направленная только на одно: способность противопоставить сильному противнику еще большую мощь. При встрече дредноутов один удачный орудийный залп мог решить исход битвы. Следовательно, говорил Черчилль: «лучший способ сделать войну невозможной — это сделать победу несомненной».
И снова, как говорила Вайолет, он не работал вполсилы, он отдавался ей целиком. Черчилль не хотел войны, он знал, насколько она ужасна. «Какая бы великая цивилизация или развитая нация мира ни вступила в войну, — предупреждал он своих слушателей в Берлингтон-Хаусе, — она очень многое теряет задолго до того, как война подходит к концу». Но если Германия упорно строила все больше кораблей и начинала представлять все большую угрозу, Черчилль готов был приложить еще больше усилий, чтобы предотвратить сражение или ответить убийственным залпом.
