Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970
Вверх по лестнице, вниз по лестнице, нас провели по наполненному сокровищами замку, показали также темницу, где с женой и братом содержался в заточении Альфонс VI и где он через много лет умер. Его взгляд через зарешеченное окно простирался далеко над предгорьем до самого моря.
Вообще-то, замок напоминает сераль. Ценная мебель, сосуды, изделия в китайском стиле из Макао, в том числе вазы в рост человека, великолепный синий ковер и колокольня из слоновой кости. Древесина из Бразилии, стол, за которым нашлось бы место для коллегии из двадцати персон со всеми их бумагами, в квадратном помещении. На стенах azulejos со сценами охоты на кабанов и оленей. Воспоминания о испано-мавританской эпохе, в том числе фаянсы, древнее золото которых покрывает иней фиолетового оттенка спорыньи. Дыхание старой мировой державы, куда стекались сокровища Индии.
Спиральным ходом винтовых лестниц окна башни открывают ландшафт в стереоскопических разворотах: гряды гор с готическими крепостными стенами, атлантические декоративные парки, лузитанское побережье, потом снова каменный внутренний двор со статуями и фонтанами.
Я подумал о других замках, которые мне доводилось видеть: замок Мейсена, монастырь Седнаджа в Сирии. Собирание сокровищ светскими и духовными князьями, затем разграбление их и рассеивание: одна из бесчисленных форм вдоха и выдоха в пределах вращающегося, пульсирующего мира. А некоторые сокровища погружаются глубже, становятся вневременными, как сокровище Атрея или Тутанхамона. Проходят тысячелетия, прежде чем они вновь появляются на свет. О других, как сокровище нибелунгов, знают только легенды. Они покоятся в глубине; подъем их может накликать беду, как о том красочно повествуется в германских сагах и ближневосточных сказках. Подразумевается тот мировой клад, которым мы живем, пусть только лишь на проценты, благодаря его излучению, приходящему из недостижимой дали. Даже солнце является только символом, зримым отображением; оно принадлежит к временному миру. С другой стороны: любое собранное на Земле сокровище тоже остается подобием, символом. Его не может быть достаточно, отсюда и ненасытный, неутолимый голод.
Потом мы хотели подняться на замковую гору, но отказались от этой затеи, увидев, что ее внезапно заволокли низко надвигающиеся тучи, и поехали обратно в Лиссабон. Там мы еще раз сходили на Pra^a do Comercio, пуп лузитанского мира. Паромы и портовые суда облетали стаи чаек, на набережной торговцы предлагали на продажу ананасы и бананы, от глиняных урн тянуло дымком жареных каштанов.
В пределах нескончаемого потока автомобилей я еще раз обогнул центральную статую и обнаружил, что князь скачет прочь от змей, которые поднимают головы, как полевые лилии. После таких обходов нужно было закрыть глаза и вдохнуть. Здесь рациональные и фантастические величины сходятся в крайне ограниченном фойе перед бескрайним. Помбал и землетрясение. Немного ниже Вифлеемская башня, которую приветствовали на прощание кругосветные путешественники и конкистадоры, прежде чем умножить богатство короны странами и островами или в железных латах пройти вверх по Конго и Амазонке. На кромках трех континентов светятся звездообразные крепости, памятники, оставленные ими после себя. Подлинные наследники готов, викингов и норманнов… еще ближе, чем в «Лузиадах», их чувствуешь в песнях Ариоста.
Большая avenida была уже украшена к Рождеству. Роскошь витрин, прежде всего, ювелиров и мужских портных, как на цюрихской Банхофштрассе или Rue de la Paix в Париже, выдавала в ней одну из тех троп, по которым ходят важные люди мира сего. Она была освещена мириадами пестрых огней, как вход во дворец Аладдина.
Утомленные изысками португальского корабельного повара, мы отдыхали за стаканом vinho tinto[547] в продымленном трактире, располагавшемся в змеистом проходе винного погребка. Здесь предлагались удивительные лакомства; полосатая каракатица пузырилась на огне древесного угля; покупателей поджидал octopus[548] с розовыми щупальцами, на которых подобно фарфоровым кнопкам выделялись присоски. Лягушки, запеченные целиком, громоздились плоскими слоями рядом с горами вареных воробьев. Винные пробки, ракушки, рыбьи кости, окурки и другие остатки время от времени посыпались опилками и выметались за дверь. Публика была мимолетная: матросы с торговых судов, уличные девки, швейцары маленьких соседних гостиниц, которые приносили сигареты и перешептывались с официантами, за соседним столом какой-то старик, который менял кучу медных монет на серебро. Белый посох указывал на то, что он слепой нищий. В картинах здесь не было недостатка; они, поскольку языка мы не понимали, производили таинственное впечатление. Еще не завершенное: демократизация народа.
В отель мы вернулись поздно и, не надеясь на портье, поставили будильник на четыре часа. Я спал мало; образы продолжали свой бег, к тому же болели раны на ноге.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 12 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА
Быстрее, чем думали, самолет, следующий из Южной Америки, доставил нас в Швейцарию. Увидев по правую руку восходящее над Пиренеями солнце, я задремал и проснулся только перед Цюрихом от объявления о посадке. Die
Landung лучше, чем l'atterrissage[549], а вот la piste лучше, чем die Landebahn[550].
В наше время, когда удивление все быстрее мельчает, мое уважение к пилоту и его управлению все же осталось — уверенность, с какой он за секунды сажает свой самолет на летную дорожку. Я по-прежнему переживаю соприкосновение с землей с таким чувством, будто удался акробатический трюк. К легкости движения нужно мысленно добавить многотонный груз и сотню пассажиров за спиной. Их жизнь зависит от целого комплекса предпосылок.
Самоочевидность, с какой мирятся с риском — это, мне кажется, верное слово — была б непонятна предкам, а у жителей будущего вызовет более сильное восхищение, чем у современников. Передвижение как одна из святынь модерна — это молох, одно из указаний на титаническую эпоху. Он требует тысячу или более жертв ежедневно, предпочтительней сожженных на огне. Поколение, уставшее от героев и культа героев, ведет себя здесь с поразительной беспристрастностью. Делаешься частью статистики; жизнь становится дороже, смерть дешевле. Можно и наоборот, в зависимости от представлений о ценности. Геракл, отправляясь в Немею, заключает сделку о страховании жизни.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 29 ДЕКАБРЯ 1966 ГОДА
Альберту Вайдели: «Сердечно благодарю Вас и Вашу супругу за добрые пожелания к Новому году. Минувший год принес богатый урожай; если так и дальше пойдет, я буду доволен. Это касается также и рукописей; сегодня я начал переписывание части того, что накопилось.
