Владимир Голяховский - Русский доктор в Америке. История успеха
Я был обескуражен, Ирина обозлена, а Младший пришёл в возбуждение и открыто надо мной посмеивался:
— Ну что — подпишешь?
— Конечно, нет. Ты бы подписал такое?
— А мне всё равно — это твоё дело.
Ирина от злости чуть не шипела:
— С самого начала было видно, что он жулик и подлец. Как и большинство других здесь, — не преминула добавить она. — Не надо было с ним связываться.
— Ты права, как всегда. Но у меня не было выбора. Да и теперь нет.
— Слушай, отец, — придумал Младший, — ты поторгуйся с ним, он обязательно уступит что-нибудь.
— Я не хочу с ним вообще разговаривать.
Самое обидное было, что опять рухнули мои надежды: уже более двух лет я так или иначе был занят устройством рукописи и готов был идти на компромиссы, только бы опубликовать книгу. Одним из таких компромиссов и был Ховард. Но ведь всё имеет свои пределы: не мог же я подарить ему свою книгу, да и все последующие тоже.
Ховард позвонил на следующий вечер, голос ласковый и вкрадчивый:
— Владимир, ты подписал наш контракт?
— Нет, я не согласен с ним.
— Что тебе не понравилось?
— Почти всё. Почему это ты — основной автор?
— Ну, это только такая формулировка…
— Рукопись уже написана мной, твоя должна быть только адаптация. Я — основной автор всех историй и рассказов.
— Ладно, ладно, давай уберём пункт об основном авторе, — он заговорил мягкой виолончелью. — Ведь твоё имя всё равно будет стоять впереди.
— Конечно, впереди. Не твоё же. Но почему тогда ты должен получать 65 %?
— Ах, Владимир, Владимир, ты даже не представляешь, как много ты станешь получать за выступления по приглашению после опубликования книги, — его голос был полон бархатистого тона контрабаса.
— Я не Генри Киссинджер, и мне не будут платить, как ему.
— Тебе будут платить больше! Уверяю тебя — ты будешь получать за каждое выступление тысячи.
— Ерунда! Ответь мне: почему это я всю жизнь должен издавать всё только с тобой?
— Ну, это юрист так просто написал, сам не знаю зачем… — он взвыл звуком плачущего саксофона.
— В общем, я буду консультироваться со своим юристом. Ты сказал, что это моё право.
Срывающимся голосом непрочищенного тромбона Ховард завопил:
— Это будет тебе дорого стоить! Ах, зачем я только сказал тебе это? Это была моя ошибка, — он опять сменил тональность и стал звучать, как плачущая скрипка. — Я люблю тебя, Владимир. Ты стал для меня как член семьи…
— Ага, поэтому ты считаешь возможным забрать себе мои деньги.
— Давай встретимся и изменим так, как ты считаешь нужным…
— Нет, сначала я буду консультироваться с юристом, сколько бы мне это ни стоило.
Я позвонил нашему первому американскому другу Эллану Графу и попросил совета. У него всегда находилось время меня выслушать, и он позвал меня на ланч.
— Скажи, ты хоть что-нибудь ему обещал и подписывал хоть какую-нибудь бумагу?
— Ни-че-го.
— Тогда ты ему ничего не должен. Лучше забудь про него.
— Про него я, конечно, забуду с радостью. Но я не могу забыть про свою рукопись. Ведь я так надеялся, что вот-вот будет издатель, и всё рухнуло…
— Покажи мне рукопись. Я знаю некоторых людей со связями в издательском мире. Может, я смогу рекомендовать им твою рукопись. Конечно, я не обещаю тебе миллионы, как твой Ховард, — добавил он с улыбкой.
— Спасибо. Я знаю, что ты — мой друг.
У меня стало легче на душе: я опять обретал надежду — Эллану я верил.
Та больная, учительница с переломом лодыжек, пришла на приём в поликлинику на костылях через неделю — на контрольный осмотр. Мексиканец Артуро встретил ее подчёркнуто обрадованно:
— Хэлло! Как дела?
Застенчивая больная робко улыбнулась:
— Здравствуйте, дорогой доктор. Очень болит нога, и гипсовая повязка давит, и пальцы стопы сильно отекают. Так должно быть?
— Конечно, должно! После перелома всегда есть боль и отёки. Сейчас вам сделают контрольные рентгеновские снимки.
— Я надеюсь, что всё будет в порядке.
— Конечно, должно быть в порядке, — заверил он.
Обязанность приносить снимки была моя, и на них было видно, что «порядка» нет: положение костей в суставе было неправильным, оставались смещение и подвывих. Я стоял позади него, на своём месте, и видел это ясно. Больная заворожённо смотрела на Артуро, с надеждой и ожиданием.
— Гм, да… — проговорил он. — Неплохо, неплохо, конечно. Но всё-таки лучше будет сменить повязку и попробовать переделать снова.
— Ой, доктор, второй раз?! Опять испытывать такие муки!..
Артуро принялся объяснять:
— Понимаете, так бывает… иногда… довольно часто… с первого раза не всегда удаётся поставить кости на место. Тогда надо пытаться сделать это ешё раз.
— Доктор, может быть, не надо?..
— Поверьте, надо попытаться. И всё будет о’кей.
Она слушала его, как оракула. Он повернулся ко мне:
— Владимир, сними повязку, мы наложим новую. Будешь мне помогать, — тоном, ясно показывающим, что он здесь босс.
Через неделю после перелома сопоставить кости лодыжек без операции чрезвычайно трудно: между отломками образовалась уже новая ткань, ещё пока мягкая, и связки и мышцы вокруг сократились. Артуро это понимал, но он боялся «разгона» от Аксельрода за плохо сделанную первую репозицию и хотел избежать критики других аттендингов на конференции. Не имея опыта трудного вправления, он фактически хотел сделать это моими руками. Резиденты давали мне многое делать — в поликлинике не было контроля моей недоброжелательницы Фрэн. Артуро буркнул «будешь мне помогать». Отказываться я не мог, да и не хотел: в моём прошлом, в моём докторском прошлом, мне удавалось это сделать. Теперь меня взял профессиональный задор. Я стал разрезать повязку, осторожно снимая её с ноги и подготавливая всё для нового вправления. Больная была расстроена, кривилась от боли, но приговаривала:
— Не правда ли, он очень внимательный, мой доктор.
— Очень, — поддакивал я, возясь с повязкой.
— И такой умелый!
— Очень.
По моим наблюдениям над тысячами больных, их отношение к докторам бывает разных типов: спокойное и доверчивое, насторожённое и недоверчивое, восторженное и слишком доверчивое. Эта больная была и застенчивая, и чересчур доверчивая — глупая.
— Вы давно занимаетесь этим делом — повязками? — спрашивала она.
— Порядочно.
— Вы кто — помощник доктора?
— Я ортопедический техник.
— A-а, я понимаю… А вы не знаете, почему нельзя было всё правильно сделать с первого раза?
