Лев Лосев - Меандр: Мемуарная проза
По учению о метемпсихозе за грехи тебя в следующем воплощении понизят в должности по шкале эволюции, например, предстанешь перед людьми в виде навозной мухи. Не сомневаюсь, что директору Казанского собора суждено жужжать над помойкой.
II
Я собирался сказать несколько слов о Кондратове в своем еженедельном выступлении по "Голосу Америки". Пришлось на 25 мая, что как раз было сороковым днем после его смерти. О числе 40 у Кондратова есть по крайней мере четыре произведения: "Сорок музыкантов", "Али-Баба и сорок разбойников", "Сорок о сорокаградусной" и "Сорок о сорокалетии". Последнее написано на случай собственного сорокалетия:
40 зим заткну за пояс —
40 бед.
40 дней начну с запоя в
40 лет.
Там же он пообещал: "40 дней буду парить".
Мистику чисел, нумерологию, он, как и все, что он знал, знал хорошо и описал исчерпывающе. Кроме четырех произведений о любимом в русском фольклоре числе сорок у него есть отдельные произведения о семи (несколько), о семидесяти семи (одно), о двенадцати, о тридцати трех, о четырех, о двадцати шести, но особенно много текстов о тройке:
3. Суть Троицы. Бессилен трижды разум.
3 попытки. 3 броска. 3 раза.
3 наследника, 3 брата… Тройка.
3-х головый змей. 3 карты и 3 тролля.
3 дороги. 3 богатыря.
3 волхва. 3 чуда. 3 царя.
3 медведя. 3 танкиста. 3 сестры.
3 семерки (3 бутылки). 3 звезды.
3 субстанции. 3 мира. 3 судьбы.
Свой литературный автопортрет он назвал "Мои "троицы"":
Три творческих лика:
Писатель — Ученый — Журналист
Три писательских лика:
Прозаик — Поэт — Драматург
Три прозаических лика:
Детектив-фельетон ("Нагановиана") — "я-литература" (автобиографические романы) — "просто проза" (рассказы повести)
Три поэтических лика:
поэзия лирическая ("Лам" — Путь) — поэзия сатирическая (Скирли) — поэзия экспериментальная ("Пузыри" + "Конкреции" и "Программы")
Три драматургических лика:
"Пьесны" (пьесы в стихах) — Игры и решения (экспериментальные пьесы и игры) — "Прикладная драматургия" (для цирка и т. д.)
Три великих поэта:
Миларепа (йог-поэт Тибета, XI век) — Данте — Хлебников
Три ступени генеалогии:
1) Хлебников и русский кубофутуризм ("деды")
2) ранний Заболоцкий и обэриуты ("отцы")
3) "неофутуристы" начала 50-х годов ("старшие братья")
Три учителя в прозе:
Генри Миллер — Джойс — Достоевский
Три учителя в драматургии:
Ионеско — обэриуты — Антонен Арто.
При этом он не только писал о числах, но и писал числами. Вслед за теми, кого он называл "отцами", за обэриутами, он экспериментировал на границах семантических возможностей русской речи и стиха. Так он пользуется числами в одной из своих вариаций на "Евгения Онегина". Он называет эту вариацию "Рыба", что на жаргоне литературных поденщиков означает бессмысленную языковую болванку, которую композитор составляет для поэта-песенника. Например, задание — написать песню о советских пограничниках. Композитор наигрывает сочиненную мелодию и напевает что-нибудь вроде: "Подлетали бабушки к забору, занесли беднягу за барак. Привыкали дедушки к запору, но привыкнуть не могли никак". Поэт ухватывает ритм и выдает текст на заданную тему: "Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша, на высокий берег, на крутой…" Кондратов проделывает обратную операцию:
Мой дядя 89
6000,-70 имел
Держа 5 — 99
11 хранил в уме.
130 — 219
500 — 413
17/71/
+200/901/.
Друзья! 16 и 12,13,40,50
и суммой в 250,
12,218.
4x4 — я
16, как и вы, друзья!
Кондратовская "рыба" только притворяется бессмыслицей. Не правда ли, здесь онегинская строфа вовсе не обессмысливается, напротив, освобожденная от сюжетной нагрузки, она демонстрирует осмысленность самого синтаксического, интонационного и ритмического каркаса пушкинского стиха? Да и числа здесь выбраны не просто какие по размеру подходят. Строчка "17/71", например, иллюстрирует столь важную для Пушкина, как и для зодчего Росси, идею симметрии. Можно было бы прокомментировать и всю остальную "арифметику" этого текста, но характерно и то, какие слова-поплавки Кондратов оставляет среди комбинаций чисел — "я", "вы", "друзья", обнажая задушевную суть пушкинского диалога с читателем.
Другой текст он пишет не числами, а суффиксами. Это произведение и называется словом без корня: "-Атенькое".
А он такой — оватенький,
весь из себя — еватенький…
И дальше:
Не — ующий, не — еющий,
пускай слегка стареющий,
пирующий, да — ующий
кукующе ликующий.
— Юющий… Радехоньки?
Вдруг — крохотный да махонький.
Ахти, ахти, ох, охоньки!
Бабаханьки — не хаханьки!
Читатель, наверное, заметил, что до сих пор я избегал называть поэтические тексты Кондратова стихотворениями. Стихотворения, как я понимаю этот жанр, Кондратов писал лишь в самом начале. Его ранние иронические вещи вполне оригинальны, в них уже просматривается будущий Кондратов, но в то же время каждой своей гранью эти стихи соприкасаются с поэтическими веяниями 50-х годов. Они отблескивают то Слуцким, то новооткрытыми обэриутами, то Глазковым, то Коржавиным. Ранние вещи Кондратов были очень популярны среди московской и ленинградской молодежи:
Везде настало воскресенье,
настойчиво мочился дождь,
и лопоухий мальчик Сеня
сказал несмело: "Мир хорош".
Был мир, действительно, хорош.
Сидели в камерах бандиты,
и колосилась в поле рожь,
и добывались апатиты.
В чащобах каменных трущоб
хлобыстнул быстрый выстрел.
Сказали люди, что еще
одно самоубийство…
Удача молодого поэта определяется строчками, которые начинают повторять. У восемнадцати-двадцатилетнего Кондратова таких было немало: "Был мир действительно хорош" ("хорош" произносится понятно с какой интонацией), "Персонально каждый сходит с ума…", "Мечтаешь ты увидеть кактус, / засеять луком огород — / но в жизни все выходит как-то / совсем-совсем наоборот", "Скажи, куда летишь ты, кречет? / Маршрут мой строго засекречен, / и не скажу, куда лечу я, — / ответил он, подвох по- чуя…", "Много есть хороших служб / для простых советских душ. / Но особенно, особо / хорошо служить в "особом"…", "Задавили на улице гадину, / а она ведь любила родину…"
