Геннадий Барабтарло - Сочинение Набокова
Полагаете ли вы, что «Лаура и ее оригинал» равны другим книгам Набокова, таким как «Ада» и «Лолита»?
Право, не знаю, что вы имеете в виду, когда говорите «равны», но во всяком случае как можно сравнивать с этими башнями недоконченное здание, все в лесах, навсегда оставленное строителями на уровне третьего или четвертого этажа?
Как вы думаете, правильно ли было решение сына Набокова печатать [ «Лауру»]? Можно ли публиковать вещь, не законченную автором?
Теперь, когда книга вышла, эти суждения кажутся праздными. В самом же начале, когда это только обсуждалось, и мое мнение было спрошено среди еще нескольких, я подробно объяснил Дмитрию Набокову, с которым меня связывают многолетние дружеские отношения, отчего я полагаю, что печатать не следует. Тем не менее, в этом узком кругу были высказаны и противоположные взгляды, и в конце концов соображения, по-видимому более важные, чем выставленные мной, возобладали, и было бы странно с моей стороны подвергать их сомнению в печати. Дмитрий Набоков наследник своего отца, и поэтому право и ответственность принимать такие решения принадлежат исключительно ему, и никак не могут быть предметом обсуждения читающей публики. В 1950-е годы был случай, когда один американский профессор завладел рукописью своего покойного коллеги и издал ее со своими обширными (и довольно странными, надо сказать) комментариями. Тут действительно требовалось публичное вмешательство, разбирательство, и даже составление чего-то вроде подробного «предметного указателя» этого поступка. Но когда прямой наследник публикует манускрипт сочинения своего отца, пусть даже против его воли — или, напротив, сжигает его согласно его воле — то это не должно касаться никого из посторонних.
7.Зимой 2010 года Юрий Левинг, профессор одного канадского университета, пригласил нескольких переводчиков «Лауры» принять участие в заочной конференции в его «Набоковском журнале», издаваемом по-английски так сказать в эфире, и с этой целью прислал мне несколько подробных вопросов. Я здесь привожу в своем переводе выдержки моих ответов на некоторые из них.
Каким образом вам было предложено переводить книгу на русский язык? Какова была ваша реакция на это предложение, учитывая какими разногласиями и секретностью окружена публикация «Лауры»?
В марте 2008 года наследник Набокова предложил мне через своего поверенного войти в состав маленького кружка специалистов с тем, чтобы, прочитав рукопись черновика, сличить ее с ремингтонированной транскрипцией на предмет исправлений и подать свое суждение относительно возможности издавать этот текст. Прочитав, сличив и исправив, я подробно и откровенно изложил Дмитрию Набокову, с которым мы знакомы уже почти тридцать лет, свое мнение относительно издания. Когда стало ясно, что он, по причинам для него важным, принял решение печатать, я предложил свои услуги по изданию на русском языке, с чем он он охотно согласился, т. к, по его словам, это «само собой разумелось» и он и сам имел в виду меня о том просить.
Конечно, мне было интересно за это взяться, и еще в первый раз пробегая свой экземпляр карточек «Лауры», я автоматически набрасывал возможные русские варианты заковыристых мест. Но главное побудительное движение было охранительным: невыносимо было вообразить, что Набоков может появиться как бы от своего имени на советском новоязыческом диалекте. Своих возможностей я отнюдь не преувеличивал, а только хотел скроить и пошить из старого, но дорогого материала пусть и невзрачную и мешковато, будто с чужого плеча, сидящую, но все- таки пристойную одежду — хотя бы для того, чтобы какой-нибудь благонамеренный портной не выпустил книгу в шутовском наряде.
Майкл Скаммель, который переводил Набокова (па- пример «Дар») в сотрудничестве с автором, писал, что его взгляд на перевод с русского на английский был весьма близок к набоковскому. А именно он полагал в то время, что «переводчик обязан следовать всякому изгибу и повороту языка оригинала, стараясь уловить каждый словесный и культурный оттенок на уровне предложения». С тех пор Скаммель изменил свои взгляды; теперь он считает, что перевод должен передавать более широкое значение и резонанс образов и смыслов, превосходя тем самым буквальное переложение, что часто требует отступления от буквализма. Не могли бы вы описать свои предпочтения в том, что касается набоковского определения трех родов перевода (свободного, который он называет пересказом; механически-дословного, который он называет лексическим; и срединного, который он считал верным: буквального перевода)? Какую роль собственная ваша философия перевода играла в процессе перевода «Лауры»?
Набоков предложил эту довольно грубую классификацию в предисловии к своему переводу «Евгения Онегина», имея в виду именно перевод стихов, с его совершенно особенными техническими трудностями надежной транспортации на другой язык смысла, заключенного в свой ритм да еще оправленного рифмой. Потери тут неизбежны, и к тому времени он твердо полагал, что слепец получит лучшее понятие о бельведерском Аполлоне, даже если будет ощупывать статую в перчатках, чем зрячий, который разсматривает его вольный слепок, больше похожий на родэновского скорохода без головы. Я не думаю, что он распространял эти же категории на прозу. Ни пересказ, ни угловатый «слово-в-слово» машинный перевод прозы не могут быть оправданы стремлением к смысловой точности: любой сколько-нибудь квалифицированный исполнитель должен владеть обоими языками довольно для того, чтобы, оставаясь верным и смыслу, и слогу оригинала, добиваться естественности и изящества на языке перевода. Разница здесь не между своеволием и буквализмом, а между знанием и умением и вкусом с одной стороны, и недостатком этих качеств с другой, т. е. не принципиальная, а практическая.
Что до суждения Скаммеля, то я не вижу капитального разногласия между его старым мнением и новым. Хороший переводчик в самом деле должен следовать каждому повороту оригинала, стараясь не упустить тонкости смысла и стиля, и находить максимально близкие соответствия в идиоматике языка, на который переводит. Верность оригиналу — цель всякого честного переводчика, но ее достижение может потребовать не только отступления от буквализма, но порой и применения истолковательных приемов, в видах наибольшей точности. Долгий путь иногда оказывается самым верным. В своем русском переводе «Лолиты» Набоков передает, например, «automatic» двумя словами (небольшой кольт), «glower» тремя (кинуть сердитый взгляд), «jitterbug» четырьмя (дрыгать под джазовую музыку), a «cheerleader» — двадцатью.
