Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти
22 апреля 1941 он писал отцу: В понедельник поехал в Беркли в университет. Не буду описывать подробностей, но мне там так понравилось, что подумал про себя: надо сделать все, чтобы сюда попасть. Какой-то студент, спросив меня, куда мне надо, вывел из гаража машину и подбросил прямо к дому проф. Неймана. Я зашел к ним и выпалил сразу все: что хочу учиться, но в первую очередь мне необходимо устроиться жить в Беркли, что без визы я не могу искать через университет работу и т. п. Одним словом, поскольку они живут одни, и я вижу, что его жена много работает, я предложил им, как это делают другие студенты, у них проживать, а за комнату и еду убираться, мыть, что потребуется, сидеть с ребенком. Они были о. [очень] любезны, особенно доволен он, что я без предрассудков и не отношусь предосудительно к мытью посуды. Сказали, что подумают, посоветуются, посмотрят, смогут ли предоставить мне ночлег и т. д. На следующий день вечером, то есть уже вчера, мне надо было звякнуть им. Набрался храбрости — и с понедельника мой адрес: с/о prof. Neyman 954 Euclid Ave, Berkeley, Calif.
Рышард Быховский, 1941 г.
Ему удалось преодолеть массу сложностей для получения визы, разрешавшей остаться в США, без чего и речи не могло быть ни о какой учебе. Беспокоили его и финансовые трудности: оплата за семестр — 102 доллара 50 центов, семестров в году — два, сюда присовокупить административные траты, книги, личные нужды. Но как-то и с этим сумел справиться. На лето устроился каменщиком на каком-то строительстве и с гордостью сообщал, что до сих пор не разменял полученные от отца на дорогу двадцать долларов, ведь его постоянно кто-нибудь приглашает на ланч или ужин.
В Польском клубе он сделал доклад о положении на родине. Ему предлагали сотрудничать с польскими газетами. Он познакомился со многими интереснейшими людьми. Семья профессора Неймана отнеслась к нему, как к родному сыну, предоставив комнату с видом на сад и море, и охотно брала с собой в гости или на пикники. Профессор помог ему найти работу в бюро, чтобы оплачивать университет. Он прекрасно прошел все тестирования и был зачислен в Калифорнийский университет на отделение социологии и политологии. Учился и одновременно сотрудничал с польскими организациями, собиравшими деньги для польского подполья и выкупа узников, на посылки польским ученым и поддержку тем, кто скрывался.
Весной 1942 года он с великолепными результатами сдал экзамены, завершавшие первый год учебы. В военном безумии, которое охватило весь мир, сам он чувствовал себя абсолютно вне опасности, — жизнь предлагала прямую дорогу к покою и успеху. Но все тяжелее давался комфорт. Сразу после сдачи экзаменов он добровольцем пошел в польскую армию.
В польские вооруженные силы, которые собирались в Англии под руководством генерала Владислава Сикорского, солдат вербовали и среди тех поляков, кто оказался в Америке. Добровольцы без военного образования обучались в Канаде, сначала в подготовительном лагере в Уиндсор-Онт., а потом специализировались в Овен Сунд провинции Онтарио. Ему предоставили возможность выбрать род войск, в которых ему служить: морская служба, сухопутные войска, авиация. Самым строгим был отбор будущих летчиков. Возраст — от 18 до 24. Холост. Отличная физическая выправка, психически здоров, превосходное умственное развитие. Успехи польских дивизий в битве за Англию подвигали мальчишек на мечту стать летчиком. Рысь соответствовал всем требованиям квалификационной комиссии и весной 1942 года оказался в Канаде.
Стихотворение «Вечер в Виндзоре» не назвать шедевром. Но оно позволяет заглянуть в душу двадцатилетнего молодого человека, который, начиная новый этап жизни, решил подвести итог тому, что было до этого пережито. Находясь в очередной раз в чужом месте и опять среди чужих людей, всматривается в ночное звездное небо над Канадой, куда ему вскоре предстояло взлететь. Его ободрял месяц — единственная постоянная примета трехлетней его одиссеи.
Обнажал ты руины столицы,
Не сожженных пожаром сентябрьским,
Шел по тропам зеленой границы,
Не страшась комендантского часа.
Ты светил и на виленском небе,
Ты не стыл и в сибирской тайге.
Гор японских высокий гребень
Мне поведал тогда: ты — везде.
Вихрет снежную бурю ветер
В первый вечер — военный, виндзорский.
И в Варшаве мой месяц светит,
Где б мы ни были, путь наш — польский.
Какие сведения доходили до него из Польши? Что знал он о судьбе родственников и друзей? Об облавах, казнях, преследованиях евреев, об их отправке в Освенцим? Его мачеха Марыля напрасно пыталась связаться с матерью, попавшей в варшавское гетто. Письма, адресованные: Хелена Ауербах, Гжибовская 24, Польша, Варшава, — возвращались в Нью-Йорк с нераспечатанной припиской по-французски: «On ne peut pas remettre des lettres avec avis de reception adressées aux juifs. Bureau de poste a Varsovie»[85].
Никто никогда так и не узнал, как она погибла.
Квитанции на бандероли, которые посылались Кшиштофу Бачиньскаму, и его отметка об их получении
В июле 1942 года немцы начали акцию по уничтожению варшавского гетто. На смерть ежедневно отправлялись тысячи людей. 5 августа вывезли в неизвестном направлении, скорее всего в Треблинку, детей из Дома сирот. С ними были Януш Корчак и его заместительница Стефания Вильчиньская.
Стефан Корбоньский, член Управления подпольной борьбы в Варшаве, спустя годы писал в своих воспоминаниях: …Я отправил в Лондон несколько телеграмм, одну за другой, в них сообщалось о начавшейся 22. 7. 1942 ликвидации гетто. Его жителей грузили в товарные вагоны на ул. Ставки по 7000 человек и везли на восток, в Майданек, где всех отправляли в газовые камеры. Меня очень удивило, что никто — вопреки прежней практике Би-би-си — не придал никакого значения нашим телеграммам и ни словом не обмолвился о полученных сведениях. <…> Лишь через месяц БиБиСи откликнулось на эти донесения, а еще через несколько месяцев эмиссар правительства, который был заброшен в страну на парашюте, объяснил, почему так произошло: Вашим телеграммам никто не верил. Ни правительство, ни англичане. Считали, что вы слегка раздуваете антисемитскую пропаганду. И только после того, как англичане получили подтверждение из своих источников, они растерялись.
