Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе
Больше крупных столкновений не произошло. Обе вооруженные силы как бы полностью игнорировали друг друга. Со стороны трудно было даже понять, кому все-таки принадлежит город: армии или демонстрантам. Войска по-прежнему стояли на занятых позициях, а в непосредственной близости волновалось людское море, над которым колыхались кумачовые транспаранты.
— Это какое-то двоевластие, — почти равнодушно констатировал Юний Сергеевич Волков. На сей раз жандарм вместо шинели и фуражки надел безликое пальтецо с бархатным воротничком и мерзейший котелок, от которого на лбу вскоре образовалась розовая полоса. Крепкие кавалерийские ноги с благородной кривизной в сверкающих калошах и полосатых брючках выглядели почти неприлично. Но особенно выбирать не приходилось. Приклеив фальшивые усы, полковник черным ходом пробрался на улицу, где в соседней арке дожидался господин Гуклевен, вернейший его клеврет.
— Что нового, Христофор Францыч? — по привычке осведомился Волков, осторожно высовываясь из-за угла.
— Стало известно, что в Латышском театре открыто заседает федеративный комитет! — жарко прошептал Гуклевен.
— В самом деле? — В безмятежных глазах полковника промелькнул интерес. — Чрезвычайно любопытно! Казаки, кажется, стоят у церкви святой Гертруды?
— Так-то оно так, — с полуслова понял агент, — только театр окружен боевиками. Зал тоже полон, яблоку негде упасть. Всего собралось тысяч семь-восемь, не меньше.
— А, — вяло откликнулся Юний Сергеевич, потухая взглядом, — тогда не имеет смысла.
— Вот и я так полагать осмелюсь.
— Кто еще знает?
— Господин Корф.
— Что он предпринял?
— Ничего такого, Юний Сергеевич. Доложил губернатору, бургомистру и послал нарочного к господину Мейендорфу — телефон как-никак отключен…
— Н-да, положение хуже губернаторского, — Юний Сергеевич слабо улыбнулся. — И что же Звегинцев?
— Не могу знать, — покачал головой Гуклевен. — А господин фон Армитстед никого не принимают. Окружили себя чуть ли не сотней полицейских и признаков жизни не подают.
— Так, — полковник щелкнул пальцами, — этого следовало ожидать. Генерал в Замке?
— Да, но связь с войсками не очень надежная.
— Какая уж тут связь! Я ведь предупреждал господина Папена, что Замок отнюдь не идеальное место для штаба. Единственное его достоинство — пятиаршинные стены… Э, ладно! — Волков потянул Гуклевена за рукав: — Давайте лучше малость по городу прогуляемся. Своими глазами поглядим.
Они вышли на улицу, пугающую неестественной пустотой. Далеко за домами и крышами переливалось многоголосое эхо. Облетевшие скрюченные деревья угрожающе простирали в волокнистое небо голые ветки. Трепыхался на ветру мокрый забытый листик. Шурша катились по неубранной мостовой сорванные афиши, летели бумажные клочья, окурки. В мелких выбоинах темнела вода.
Возле церкви святого Алексия увидели казачий патруль.
Лузгая семечки и поблескивая из-под челок дикими, на все готовыми глазками, казаки лениво тронули поводья.
Тяжело переступая копытами, надвинулись широкогрудые, откормленные кони. Те же подстриженные челки и та же беспросветная дичь в непрозрачных очах.
— Хто такия? — спросил передний, сдувая с губы шелуху, и взмахнул нагайкой. Ответа он и не ждал.
— Ты что, ослеп?! — Юний Сергеевич едва успел отскочить. Конская морда обдала его смрадным паром.
— Эть! — Казак поднял коня и размахнулся, чтобы врезать сплеча.
— А ну вжарь им, Чердыщенко! — гоготнул напарник. Но молниеносно сверкнул револьвер в руке Гуклевена, ухнул выстрел, свистнуло эхо в каменных стенах. Христофор Францыч рванул полковника за плечо и потащил в какую-то подворотню. На бегу он оглянулся и, не целясь, выстрелил еще раз.
Волков успел заметить, как опала перебитая рука со свинцовой нагайкой и как до половины вырвал из ножен стальное полотно сабли другой казак. Чудом минуя канавы и тупики, они бежали неизвестными проходными дворами, где среди мусорных ящиков и угольных груд шныряли крысы. У закопченной кирпичной стены остановились перевести дух.
— Нет, — задыхаясь, склонил голову набок полковник и сорвал ненавистный котелок, — какие скоты! Вы только подумайте, Христофор Францыч, какие подлые скоты!.. Невольно начинаешь понимать боевиков. Разве с такой сволочью можно иметь дело?
— Они не виноваты, ваше высокоблагородие, — вступился за казаков Гуклевен, продувая дымящееся дуло. — Вы же были в штатском. — Он спрятал оружие.
— Ну и что? — никак не мог успокоиться полковник. — Разве можно поднимать руку на первого попавшегося? Или у нас на носу написано, что мы социалисты?
— Интеллигенты, — ощерился Гуклевен и, как обычно, острым ногтем коснулся мушки усов. — Сожалею, что вывел из строя защитничка, но другого выхода не было.
— И черт с ним! — в сердцах махнул рукой Юний Сергеевич. — Где мы находимся?
— Возле самой биржи. Извольте следовать за мной по этому переулочку, — Гуклевен указал на просвет, сереющий в глубине низкого туннеля. — Выйдем прямехонько… А то, может, лучше вернуться, Юний Сергеевич? Время для прогулок весьма тревожное.
— Ни в коем случае! — отчеканил полковник и решительно водрузил на голову твердый котелок. — Если встретим этих ублюдков, я предам их военно-полевому суду. За такие выходки надо примерно наказывать, чтоб другим неповадно было.
— Есть более достойные особы, — как бы вскользь уронил Гуклевен.
— Кого вы имеете в виду? — живо отреагировал Волков. Все еще переживая случившееся и преисполненный благодарности, он изобразил на лице величайшее внимание.
— Не время об этом, ваше высокоблагородие.
— Отчего ж? Говорите, Христофор Францыч.
— Три дня назад, господин полковник, когда забастовали телеграфисты Риги-два, в десяти верстах от города задержали товарный поезд.
— Знаю, мне докладывали.
— Тогда еще не были известны все подробности. Оказывается, к составу был прицеплен вагон с солдатами и ихний начальник поручик Смилга по первому же требованию боевиков распорядился сдать оружие.
— Струсил, подлец!
— Сомнительно, Юний Сергеевич. Как-то мы вскользь соприкоснулись с этим маньчжурским героем, и он мне не понравился.
— В самом деле?
— Все ведь упомнить невозможно, — как бы принимая вину на себя, потупился Гуклевен. — Вы в тот раз посоветовали не трогать его… Но теперича он дозрел для военного суда. Сорок обстрелянных солдат с боевым офицером во главе дали разоружить себя горстке рабочих. Дело вполне ясное.
— Вы правы, Христофор Францыч, и мы обязательно займемся… Потом.
