Юрий Клименченко - Корабль идет дальше
Мы быстро пошли по дороге, внимательно оглядываясь вокруг, но ничего, кроме кирпича и совершенно разрушенных домов, заметить не смогли. Спросить было не у кого. Город вымер.
— Чего это мы все время идем по дороге? Давайте свернем куда-нибудь, — предложил Миша, и мы не мешкая повернули в какую-то тоже разрушенную улочку.
Пройдя по этой улице несколько минут, мы уперлись в большое зеленое поле, разделенное на аккуратные квадраты огородов. На каждом из них стояла маленькая деревянная будка — укрытие от дождя. Не сколько поодаль высились два огромных, каким-то чудом сохранившихся многоквартирных дома. По их архитектуре можно было сразу определить, что это стандартные дома для рабочих, построенные уже в гитлеровское время. Мы видели такие еще в пригородах Штеттина. На огородах копалось несколько женщин. Мы подошли к одной из них.
— Скажите, пожалуйста, чьи это дома и можно ли разместить там сто восемьдесят человек?
Женщина с ужасом взглянула на нас — одеты мы были довольно пестро, — затрясла головой и зашептала:
— Нет-нет! Что вы? Такую массу людей! Квартиры заняты, город разрушен, все родственники собрались у нас, спят на полу… Даже думать нельзя…
— У вас есть управляющий домами? Где он?
— Есть. Он живет во втором корпусе, в квартире шестьдесят семь. Но не стоит идти… Я же вам сказала…
Но Миша решительно двинулся к домам. Мы последовали за ним. С управдомом разговор был короткий:
— Надо разместить сто восемьдесят советских моряков. Причем удобно.
Немец нахально взглянул на Мишу, кольнул его злыми глазами:
— Это не гостиница. Здесь живут семьи честных немецких рабочих. Я слышал, что русские уважают рабочих. Так? — Управдом победоносно поглядел на нас.
— Показывай квартиры, свинья! — заорал Мина — Не то я тебя пристрелю тут же!
Он вытащил из кармана где-то подобранный парабеллум и направил на немца. Тот побледнел и вытянул руки по швам:
— Яволь, яволь! Сейчас все будет, только принесу ключи. Разрешите?
— Иди. Быстро! Эти сволочи понимают, видимо, только окрик. Привыкли разговаривать так со всем миром, — сказал Миша, пряча револьвер в карман.
Управдом явился немедленно. В руках он держал связку ключей.
— Идемте, господа. Я вспомнил: в первом корпусе несколько квартир свободны, жильцы эвакуировались.
— Свободны или не свободны, будем расселять наших людей по пять человек в каждую квартиру. А это почему здесь? — спросил Миша, показывая на большую свастику-барельеф, укрепленную на доме.
Немец молчал.
— Я спрашиваю, почему этот знак здесь?
— Это дома рабочих национал-социалистов. Но мужчин в доме нет. Все на фронте. Остались только женщины, дети и инвалиды, — заикаясь, объяснил управдом и опять вытянул руки по швам. Лицо его было перекошено от испуга.
Мы послали человека сообщить нашей колонне, чтобы заворачивали к этим домам.
Через несколько часов все моряки были довольно комфортабельно расселены по квартирам. Немец на этот раз не соврал. В домах остались одни женщины и дети. Сначала они пугливо жались к стенкам, когда мимо проходил кто-нибудь из моряков, но потом, видя, что ничего плохого им не делают, осмелели. Начали улыбаться и разговаривать. Вернулись молодые девушки, которые прятались где-то на огородах.
На следующий день капитаны отправились разыскивать комендатуру. Мы ждали их с нетерпением. Они вернулись злые, голодные и усталые.
— Плохо дело, — сказал Богданов, отвечая на вопросы, которыми его засыпали. — Американцы требуют, чтобы мы шли в сборный лагерь. Разговор был неприятный. Примерно в такой форме:
— Сколько вас человек?
— Сто восемьдесят.
— Где вы поместились?
— В частных домах.
— Это не годится. Вы должны перейти в сборный лагерь. Оттуда мы направим вас дальше. У нас такой порядок для всех.
— Нас необходимо срочно отправить в советскую зону. Запросите представителя советского командования, и он вам немедленно подтвердит.
— Все в свое время. Пока переходите в лагерь.
— В лагерь мы не пойдем.
— Тогда мы не будем вас кормить. Не думаете ли вы, что мы станем развозить продовольствие по частным квартирам? Мы снабжаем лагерь, там все организовано.
— Мы можем жить на квартирах, а паек брать в лагере на три или пять дней.
— Это неудобно. Кто будет заниматься всей этой ерундой? Вешать, выдавать?
— Мы договоримся об этом сами.
— Нет. Переходите в лагерь.
Так и ушли ни с чем. А вопрос серьезный. Запасов у нас почти нет. Правда, хлеб будет. Здесь недалеко есть пекарня. Американцы приказали выдавать нам хлеб. В общем, завтра пойдем опять. Будем добиваться скорейшей отправки. Но в лагерь идти нельзя. Там мы растворимся среди сотен людей, и тогда пиши пропало.
Вечером к нашим домам подкатил грузовик. Из него выскочил веселый негр-солдат и закричал:
— Получайте жратву, ребята! Не так много, но на первое время хватит. Сначала не хотели давать. Благодарите лейтенанта Морроу — смилостивился.
Солдат привез несколько ящиков мясных консервов, сгущенное молоко, бобы в томате и солдатские рационы — обеды и завтраки в картонной стандартной упаковке. Это не решало вопроса, но уже было кое-что.
Вскоре капитаны вновь отправились в комендатуру. Разговаривали там с ними на этот раз иначе. Вероятно, пришли какие-нибудь разъяснения от командования. Нам разрешили брать паек в лагере и обещали отправить в советскую зону «так скоро, как это будет возможно». Просили запастись терпением.
Девятого мая мы узнали, что Германия капитулировала. Война окончилась нашей победой. Немки включали радиоприемники и плакали. Не то от горя, не то от радости. Мы же были горды и счастливы. Ребята нашли разбомбленный подвал, а там уцелевшую и незамеченную американскими солдатами бочку вина. Моряки прикатили ее, хотя расстояние было порядочное, к нашим домам. Вот тут уж мы выпили как следует. Да грех было бы не выпить по такому поводу, как конец войны и победа. Налили по кувшинчику и зареванным немкам для поднятия настроения.
Прожив в Нюрнберге две недели, мы выбрались из города. Капитаны почти ежедневно ходили в комендатуру и требовали транспорт. Наконец прибыли машины.
Нас привозят на вокзал, грузят в теплушки, поезд трогается и часов двенадцать ползет по разбитым немецким дорогам, часто останавливаясь в самых неподходящих местах. Выскакивает поездная бригада, что-то ремонтируют, стучат по рельсам, и, простояв так некоторое время, паровоз тоненько свистит, дергает состав и отправляется в дальнейший путь. Нас высаживают на какой-то станции, снова сажают в машины, и мы несемся, минуя живописные, чистенькие и, как ни странно, неразрушенные немецкие деревни. Последнее время мы видели только руины.
