Иван Киреевский - Том 3. Письма и дневники
Однако пора кончать. Покуда прощай.
Весь и вечно твой П. Киреевский.
Именной список стрелков, участвовавших в торжественном стрелковом состязании, происходившем 15 апреля 1833 году в Москве на Кузнецком мосту, в доме Хомякова:
князь Сергей Голицын;
князь Михаил Голицын;
Боборыкин;
Хомяков;
князь Александр Мещерский;
Валуев;
Шереметев;
Киреевский 1-й;
Киреевский 2-й;
Козлов;
князь Козловский;
Гедеонов;
Талызин;
князь Щербаков 1-й;
князь Щербаков 2-й;
Лодомирский;
Густав Фе;
Рахманов;
князь Вяземский, выигравший ружье на торжественном стрелецком состязании, бывшем в зале Кистеровского пансиона 17 марта 1833.
В награду победителям назначены были три приза, состоявшие из трех серебряных кубков различной величины. Каждому стрелку назначено было сделать по пяти выстрелов в 15 шагов, и чьи пять выстрелов были лучшие, те и признавались победителями.
Первый приз взял Боборыкин.
Второй приз взял Киреевский 2-й.
Третий приз взял Хомяков.
По разыгрании помянутых трех призов согласились разыграть еще один приз, состоящий также из серебряного кубка. Стрелки были те же, и хотя их число уменьшилось 6-ю, но все лучшие остались налицо.
Приз взял Киреевский 1-й.
28. Н. М. Языкову
7 июня 1833 года
Москва
Обнимаю и благодарю тебя за полученный мною экземпляр! Только он пришел сюда с другим товарищем и без письменного путеводителя, а потому я и не знаю, кому сей другой назначен. Я почти уверен, что этот путеводитель не явился не за недостатком существования, а по неисправности почты; тем больше что от тебя, вопреки твоему благочестивому обыкновению и моей сладчайшей привычке, не было известия уже около двух месяцев; боюсь, что и мои многие письма до тебя не достигли. Особенно боюсь за посылку от Хвостова и Иакинфа. Напиши, пожалуйста, получил ли ты их?
Мы теперь пребываем в Архангельском, а в Москву явлюсь я только на один день, чтобы посмотреть, если удастся, на обряд, довольно необыкновенный. Ты, верно, еще будучи в Москве, слышал об одном Норове, который, как говорят, обманул князя Гагарина тысяч на двести[355]. Вследствие подозрений, почти очевидных, и за недостатком актуальных доказательств, этот Норов сегодня должен с колокольным звоном и в торжественной процессии идти в Казанский собор и решить дело страшной присягой Василия Великого. Вот какие чудеса у нас делаются!..
Получил ли ты письмо от Петерсона, которое он хотел отправить еще в прошедшую середу? И писал ли он к тебе интересные подробности своих приключений? Его дело, слава Богу, кончилось славно и обошлось без экзамена, потому что он уже получил место секретаря при Воронцове, а через год приобретет, верно, и чин. Теперь он стал молодец молодцом: бодр, весел и ходит гоголем. У нас нового, кроме сказанного, нет покуда ничего, если выключить то, что мы со дня на день ожидаем сюда из Одессы молодых. Я уже писал к тебе, что моя кузина Азбукина[356] еще прошедшей осенью уехала в Одессу, а теперь она там вышла замуж за одного американца Вельса и едет в Москву, вероятно, проездом в Америку.
Однако пора кончить. До следующей речи!
Покуда прощай! Обнимаю тебя крепко-накрепко!
Весь и вечно твой П. Киреевский.
Забыл было самую интересную новость: писал ли тебе брат, что Погодин женится? Каково? Его невеста какая-то девица Вагнер[357], очень, как говорят, образованная и хорошенькая девушка.
29. Н. М. Языкову
17 июля 1833 года
Воронки
Наикрепчайше тебя обнимаю и благодарю за сообщение песен! Вы там собрали такие сокровища, каких я даже и не ожидал. Мы не только можем гордиться богатством и величием нашей народной поэзии перед всеми другими народами, но, может быть, даже и самой Испании в этом не уступим, несмотря на то что там все благоприятствовало сохранению народных преданий, а у нас какая-то странная судьба беспрестанно старалася их изгладить из памяти, особенно в последние 150 лет, разрушивших, может быть, не меньше воспоминаний, нежели самое татарское нашествие. Эта проклятая чаадаевщина, которая в своем бессмысленном самопоклонении ругается над могилами отцов и силится истребить все великое откровение воспоминаний, чтобы поставить на их месте свою одноминутную премудрость, которая только что доведена ad absurdum в сумасшедшей голове Ч[358]., но отзывается, по несчастью, во многих, не чувствующих всей унизительности этой мысли, — так меня бесит, что мне часто кажется, как будто вся великая жизнь Петра родила больше злых, нежели добрых плодов. Впрочем, я и сам чувствую, что болезненная желчь негодования мутит во мне здоровый и спокойный взгляд беспристрастия, который только один может быть ясен.
Это болезненное состояние духа уже давно меня теснит и давит, и кипа песен, тобою присланная, была мне студеной рекой в душной пустыне. Я с каждым часом чувствую живее, что отличительное, существенное свойство варварства — беспамятность, что нет ни высокого дела, ни стройного слова без живого чувства своего достоинства, что чувства собственного достоинства нет без национальной гордости, а национальной гордости нет без национальной памяти. Эти истины так глубоко и горячо проникли во все жилки моего нравственного и физического существа, что в некоторые минуты доходят до фанатизма.
Однако довольно об этом. Все это вещи, в которых мы с тобою согласимся и о которых писать нечего. Вот тебе лучше некоторые новости: говорят, будто в Московском университете хотят открыть две новые кафедры: Голубицкого сделать профессором философии, а Вексмана профессором славянских языков, но это еще новости очень зыбкие. Погодин 9 июля женился и ждет от тебя эпиталамы. Что Петерсон ожидает от тебя года через полтора того же, об этом он, верно, уже и сам писал к тебе. Об Жуковском были известия недели с две тому назад: ему гораздо лучше; он был в Риме, в Неаполе, теперь в Эмсе и в августе, вероятно, возвратится в Россию, потому что он спешит к должности по случаю смерти Мердера. Рожалин также приедет осенью, и Языков тоже к осени необходимо должен приехать! А вот новость самая важная: знаешь ли ты, что у тебя переменился начальник? Что теперь в Межевой канцелярии правительствует уже не Гермес, а Штер? Маменька на днях будет у Гермесов, которые в Ильинском, и справится, как тебе должно будет поступить с службой; но во всяком случае, ради Бога, погоди подавать в отставку. В следующий раз буду о сем последнем писать обстоятельнее, потому что больше буду знать. Покуда прощай, обнимаю тебя.
