Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири
- Ваше высокоблагородие, вы можете поверить мне...
В следующее мгновение всемогущий сорвал влажный компресс со своей головы, бросил его ветеринарному врачу в голову, выпрыгнул из кровати, поднял вверх свою, как известно, очень короткую рубашку, с напряжением всех сил отодрал второй компресс с живота и поспешил, размахивая им в воздухе, за поспешно убегающим ветеринаром.
Я услышал громкий стук двери, не особо красивый монолог с кучей ругательств, и гора плоти снова стояла в двери – без второго компресса.
- Я должен быть болен? Мое сердце больше не должно работать? Неслыханное утверждение!
Он сделал несколько шагов через комнату, в то время как рубашка его весело трепетала за ним.
- Все шатаются здесь на цыпочках, шепчут, все закрыто, даже маленький ветерок не может попасть в комнату!
Одним толчком он отодвинул темную занавеску, вторым движением открыл окно. – Так, по крайней мере, свет и воздух есть в доме. От своего опьянения я проспался. Катя!... Машка! Когда тут можно будет, наконец, что-то поесть? Беспорядок у меня в доме! Поверь, Федя, я даже не знаю, когда я ем. Каждый раз я только слышу, я должен еще подождать. Чего мне ждать? Ждать еду, например, но почему? Если я хочу есть, то я должен есть! Машка! Машка! Эта дрянь даже не отвечает!
Уже дверь снова была открыта, уже капитан в короткой рубашке и босиком поспешил из комнаты. Я всюду слышал, как громко он кричит, но, кажется, это был глас вопиющего в пустыне, так как никто не отвечал.
Когда он снова появился на пороге двери, то смеялся.
- Великолепно, чудесно, отрада, наслаждение для души! Незастеленные кровати, все открыто, в доме никого, комнаты еще не прибраны! Мне остается только лишь смеяться над этим положением у меня. И он сел на скрипучую кровать и затрясся от смеха. Кровать трещала и смеялась вместе с ним, и я тоже рассмеялся.
- Пойдем пообедаем со мной, Иван.
Он вытащил из шкафа свежевыстиранный мундир, сапоги из лакированной кожи, умылся, залил пол, напомадил волосы и был готов. Теперь он снова стал всемогущим в Никитино.
- Я вовсе не хочу закрывать квартиру, часовой стоит напротив. И если у меня кто-то что-то украдет? Пусть крадут! Если у меня украдут все, мне все равно! Я тогда смогу жить у тебя, Федя. У тебя мне лучше всего.
Не прошли мы и нескольких сотен шагов, как горничная в сопровождении нынешнего шеф-повара Мюллера встретила нас. С момента появления в доме капитана немца-повара Машка всегда была элегантно одета и аккуратно причесана.
- Вы идете с рынка? – спросил капитан.
- Так точно! – ответил Мюллер.
- Покажите-ка, что вы там купили, – и Иван Иванович начал рыться в корзинке с продуктами.
- Так, эта бутылка, подержите-ка, и ее. Потом вытащите еще яйца, банку с икрой, а это что? Ах, лосось, тоже прекрасно. Тоже подержите. Оставшееся отнеси домой. Машка, я не буду есть дома, скажи это моей жене. Мюллер, вы идете с нами и сделаете нам ваш знаменитый коньяк с яичным желтком. – Тебе уже знакомо это чудесное пойло? – обратился он ко мне. – Нет? Великолепная штука, у Мюллера к этому талант; умелый парень! Только Машку слишком сильно любит, Мюллер, никс гут, у Машки могут родиться дети, для Мюллера это тоже никс гут. Впрочем, Федя, ты заметил, как славно теперь выглядит девчонка, как на нее действует любовь? Скажи-ка, как ты думаешь, Мюллер женится на ней?
- Наверняка, Иван, – произнес я искренне.
- Ах, Федя! И увидев, что я улыбаюсь и подмигиваю ему, он дружески толкнул меня в бок и рассмеялся вместе со мной.
Под прицелом
Служба военной контрразведки еще раз ухватилась за меня.
Ко мне прибежал Лопатин и сказал, что мне следует немедленно поспешить к Ивану Ивановичу, не теряя ни минуты, будь я одет или раздет. Я пошел.
На своем широком стуле, с вечной сигаретой в руке, капитан сидел с отсутствующим взглядом. Он не предложил мне сигарету, да, он даже не поприветствовал меня. Широким движением руки он пододвинул мне лист с бесчисленными печатями. Я внимательно прочел его. Для меня это не было сюрпризом, так как мои друзья в Петербурге уже давно известили меня.
Я потянулся к открытой коробке с сигаретами, зажег одну – у нее был горький вкус, так как мое горло внезапно пересохло.
Я еще знаю, как я провел рукой по затылку, как моя рука охватила мое горло. Вот как раз в этом месте и проходит веревка, внезапно подумал я.
- Завтра, Федя, ты должен уехать, – услышал я усталый голос капитана.
Нет, Иван, не завтра, а сегодня, прямо сейчас, ждать нельзя, – ответил я, – пожалуйста, подойди ко мне через час, тогда я буду готов.
- Но ты можешь уехать даже послезавтра. Я смогу это устроить. Я ведь получил письмо слишком поздно.
- Я благодарю тебя, мой дорогой, добрый Иван, но не стоит. Если я как раз через час уеду, сменю лошадей сначала в Закоулке и затем еще дважды, то я как раз вовремя приеду в Ивдель, а в Перми я успею сесть на транссибирский экспресс. Тогда я на сутки раньше буду в Петербурге... и тебе... тебе я, вероятно, в последний раз окажу честь за твою доброту и твое доверие.
- Лопатин и Кузьмичев сопроводят тебя. Мне еще раз придется строго внушить им, что они будут сурово наказаны, если ты вдруг сбежишь по дороге. Ты... ты... вдруг стал таким спокойным, Федя!
- Я не мог бы назвать это радостью.
Сначала я отправился в лагерь военнопленных. Короткая беседа с фельдфебелем и прощание с ним придали мне необходимое равновесие, чтобы мне не пришлось презирать себя самого. Потом я пошел домой. Провожая меня, фельдфебель, которого мне самому в последнее время всегда приходилось ободрять, сказал: «Мы все носим форму...» Я теперь носил эту форму, пусть даже невидимую.
- Мы должны прямо сейчас уезжать в Петербург, моя любимая. Я, вероятно, верну себе свободу. Через час все должно быть готово!
Фаиме засияла всем лицом...
Не прошло и часа, как Колька и две других лошади уже были запряжены. Моя квартира напоминала пчелиный улей. Сообщение о моем отъезде распространилось с быстротой молнии. Знакомые, пленные приходили и уходили. Каждый хотел еще раз поговорить со мной. На столе лежал большой лист бумаги, где записывались многочисленные пожелания, всё, что я должен был устроить, обеспечить и купить.
- Подойди, мне нужно сказать тебе еще одно словечко, – и полицейский капитан энергично затянул меня в комнату и закрыл за мной дверь. Там он взял меня за руки и с большим волнением посмотрел мне в глаза. – Что бы ни случилось, Федя, на меня ты можешь положиться. Бог с тобой, мой дорогой, дорогой Федя! Он быстро перекрестил меня, как будто бы никто не должен был этого видеть, потом подтолкнул меня из комнаты и ушел, не оглядываясь.
