Отто Коцебу - Путешествия вокруг света
Я велел повернуть корабль, и мы поплыли в залив, в котором находился король. С благодарностью принял я предложение Эллиота сесть в его лодку, поскольку скорее мог увидеться с королем и еще сегодня окончить свое дело; этим случаем воспользовались также ученые и Каду; мы уже в полдень вышли на берег у королевского лагеря, расположенного на краю равнины, покрытой лавой и ничем не защищенной от палящего солнца.
Его прошлогоднее местопребывание было гораздо приятнее нынешнего, представлявшего взору одни только утесистые скалы. Король жил так же неудобно, как и его вельможи, которых он держал всегда при себе; когда им вздумается роптать, то он говорит им: «Мое положение нимало не лучше вашего; если же я позволю вам жить в ваших владениях, то вы разжиреете, как ваши свиньи, и будете помышлять только о причинении вреда вашему королю». Прожив уже два месяца на этом безотрадном месте и в полной мере испытав терпение своих вельмож, он хотел избрать через несколько дней более приятное местопребывание; это намерение он объявил свите со следующим замечанием: «Вы теперь будете более ценить приятное».
Камеамеа незадолго до нашего прибытия отправился на ловлю бонитов; пока Эллиот повел нас к его женам, которые посреди лагеря сидели под навесом из белой парусины и прохлаждались арбузами. Все три обрадовались новому свиданию с нами; я должен был сесть подле Кагуманы, которая, задав мне несколько малозначащих вопросов, велела принести еще арбузов, бывших для нас при ужасном зное весьма благотворными. Учтивость ее простерлась до того, что она сама вырезала из арбуза сердцевину и вложила ее собственными руками мне в рот, причем ее ногти, имевшие дюйма три в длину, немало меня беспокоили. При этом случае она велела спросить меня, бывает ли наша главная королева столь же учтива к иностранцам, как она.
Я отвечал, что мы имеем царицу, но только одну. Этому Кагумана крайне удивилась, поскольку слышала о нашем царе, что он великий монарх и, следовательно, по ее понятиям, пользуется правом иметь множество супруг. На Каду взирали с большим любопытством; королевы крайне дивились длинным мочкам ушей и рассматривали их с большим вниманием. Народ, узнав, что он уроженец новооткрытого острова, собрался толпой посмотреть на него; некоторые начальники и даже королевы щедро его одарили; сначала он был несколько застенчив, однако ему здесь все нравилось, особенно когда две молодые девушки взяли его под руки и стали водить по всему лагерю.
Солнце приближалось к закату, когда король возвратился с ловли бонитов, которая производится в отдалении от берега. Он не дал себе времени одеться, а нагой встретил и приветствовал меня пожатием руки; один из министров тащил за ним двух бонитов, и король, приказав положить одного к моим ногам, сказал: «Я сам поймал эту рыбу и прошу принять в доказательство моей дружбы». Затем принесли его одежду, состоящую из рубахи, старых панталонов, красного камзола и черного шейного платка: без всяких околичностей начал он одеваться при нас.
Свои богатые, шитые мундиры он надевает только в торжественных случаях, да и тогда неохотно. Однажды он сказал Эллиоту: «Хотя мундиры, присланные мне от короля Георга (так называет он короля Английского), очень блестят, но они не могут быть мне полезны, потому что блеск самого Камеамеа превосходит все». На его теле я заметил множество рубцов, и на мой вопрос, во время какой войны получены эти раны, он отвечал, указывая на NW: «Я овладел этими островами, и рубцы доказывают, что я достоин быть королем всей группы».
Одевшись, сел он возле своего шалаша под открытым небом на циновке; для меня также постлали циновку, а вельможи сели вокруг нас. Тут принесли в тыквенной коре тесто, сделанное из корня таро; король весьма проворно брал его указательным пальцем и совал себе в рот, беседуя с нами о ловле бонитов. Он обращал особенное внимание на Каду, с большим уважением смотревшего на короля, богатые владения которого возносили его в глазах Каду на степень первого «тамона» на свете.
Так как мне нельзя было терять времени, то я немедленно после обеда начал говорить о припасах, которые желал получить на о. Вагу. Король отвечал: «Я не могу говорить с вами о подобных делах, потому что сын Лио-Лио видел в минувшую ночь предвещающий несчастье сон. Ему представилось, будто он поглотил во сне королеву Кагуману и изверг ее в виде гнуснейшего чудовища, начавшего опустошать всю землю; поэтому я полагаю, что вы принесли мне сегодня несчастье».
Я возразил королю, что наш корабль не заключает в себе такого чудовища, какое изверг Лио-Лио, а он сам не имеет более искреннего друга, чем я. После многих убеждений удалось мне, наконец, получить еще сегодня отправление. Один вельможа, Кареймоку (родственник губернатора о. Вагу), должен был сесть на землю и выслушать его приказания, чтобы нам было отпущено столько же припасов, как в прошлом году, и чтобы нас приняли столь же дружелюбно; потом, обращаясь ко мне, он сказал: «Теперь вы можете предпринять путешествие на Вагу; возьмите с собой этого начальника, он будет иметь попечение о всех ваших надобностях; за припасы я не требую никакой платы, но если у вас есть лишнее железо, то прошу дать его мне, я имею в нем надобность для постройки моих кораблей». Я охотно обещал прислать все железо, без которого мог обойтись. Затем, пользуясь слабым береговым ветром, я поспешил предпринять плавание к Вагу.
Наш провожатый, молодой Кареймоку, был весьма скромен; взятые им с собой для услуг два канака доказывали, что он принадлежал к знатному роду. Слишком слабый ветер продлил наше плавание: из-за безветрия мы провели целый день вблизи о. Ранай. Надо остерегаться подходить слишком близко к этому острову под ветром, поскольку пассат удерживается горами. 1 октября с наступлением утра увидели мы Вагу, и в 5 часов пополудни достигли якорного места у Гана-Руры; вскоре после того, как мы положили якорь, возле нас стал бриг под американским флагом, который мы уже видели, когда он шел от N через пролив между Вагу и Моротай. Впоследствии я узнал, что Баранов нанял его в Ситке для перевоза в Охотск груза пушных товаров; капитан, исполнив это, находился теперь на возвратном пути. Положив якоря, я поехал на берег, куда молодой Кареймоку отправился еще прежде меня на здешней лодке.
В гавани нашли мы все в движении: 8 кораблей стояли на якоре; 6 из них имели северо-американский флаг, один Камеамеа; восьмой же, принадлежавший Российско-американской компании, стоял на мели. Когда я приблизился к этому небольшому флоту, то с американских кораблей меня приветствовали пушечными выстрелами, отдавая почести, как начальнику русского военного судна. На месте привала меня с большой учтивостью встретили капитаны этих кораблей и повели в жилище Кареймоку, который чрезвычайно обрадовался, увидевшись опять со мной. Уже издали он кричал: «Арога!»[132]. В крепости были сделаны три выстрела, и при каждом он пожимал мне руку, повторяя: «Арога». Он велел Юнгу сказать мне, что через посланного уже получил повеление Камеамеа, но и без того, из любви к «Рюрику», сам имел бы попечение обо всем. Я просил о лодках для буксирования корабля в гавань, но капитаны американских кораблей просили меня взять для этого их шлюпки и обещали прислать их завтра утром.
