Гульельмо Ферреро - Юлий Цезарь
Заговор действительно имел столь большой успех, что к первому марта к нему примкнули, по одним источникам, шестьдесят сенаторов, а по другим — восемьдесят. Одним из последних был Децим Брут — любимый друг Цезаря, вернувшийся в Рим из Галлии в конце февраля. Цицерону, напротив, ни о чем не говорили, потому что не хотели подвергать такому большому риску великого писателя, вызывавшего всеобщее поклонение. Можно удивляться большому числу заговорщиков, когда подумаешь, что во всяком заговоре опасность разоблачения возрастает с числом участников. Объяснением такому большому числу заговорщиков была, конечно, их уверенность в верности Цезарю армии и простого народа, воодушевление которого возрастало ото дня ко дню. Заговорщики полагали, что Цезарю следует погибнуть под ударами не нескольких людей, а почти всего сената в целом его составе, для того чтобы коалиция из помпеянцев и умеренных цезарианцев могла после его смерти устрашить легионы, народ и провинции. Это объясняет, может быть, почему после долгих споров решили не убивать одновременно с Цезарем и Антония. Последнего спасла не совестливость Брута, желавшего избежать лишнего пролития крови, но соображение, что смерть обоих консулов воспрепятствует немедленной реставрации древней конституции,[899] и надежда, что Антоний, перешедший недавно на сторону тирании, немедленно после смерти Цезаря вернется к своим старым друзьям.
Отработка деталейВыбор места для убийства и способ его осуществления ясно показывают, что именно таково было намерение заговорщиков. Вопрос был важен: во время посещений друг друга заговорщики, чтобы не возбуждать подозрений, никогда не собирались все вместе,[900] обсуждая разные планы.[901] Но время шло, и нужно было спешить, потому что Цезарь готовился выехать в Парфию, и его ветераны, желавшие составить его почетный конвой при выезде из Рима, уже съезжались со всех концов Италии и останавливались в храмах.[902] Вносили различные предложения, но ни одно не нравилось. Споры раздражали заговорщиков, многие из которых уже раскаивались и начинали обнаруживать страх. Был даже момент смятения и нерешительности, которым робкие хотели воспользоваться, чтобы оставить предприятие.[903] Но события, сила вещей и уже нависавшая опасность вскоре укрепили колеблющиеся умы. Цезарь нагромождал узурпацию на узурпацию; он дошел до того, что заставил сенат утвердить закон, по которому до его отъезда магистраты должны были избираться на три года — на срок предполагаемого его отсутствия. Гирций и Панса в первых числах марта были назначены консулами на 43 год, и одновременно с ними были назначены трибуны. Распространялся также слух, что, по предсказаниям сивиллиных оракулов, парфяне могут быть побеждены только царем и что консул 65 года Луций Аврелий Котта, в заговоре против которого Цезарь участвовал в 66 году, предложил провозгласить его царем всей Римской империи за пределами Италии.[904] Когда, наконец, узнали, что Цезарь хочет созвать сенат 15 марта в курии Помпея, чтобы решить в числе других вопросов и вопрос о консульстве Долабеллы, а затем 17 марта уехать, все решили, что это прекрасный случай. Цезарь, убитый в сенате коалицией из восьмидесяти влиятельных сенаторов, выглядел бы, подобно Ромулу, казненному самим Римом.[905]
Вторая неделя мартаОткладывать далее было невозможно. Убить Цезаря нужно было во что бы то ни стало в мартовские иды. Последние дни перед заседанием протекали один за другим страшно медленно. При каждом заходе солнца в восьмидесяти из самых богатых домов Рима люди, так часто смотревшие смерти в лицо, измученные беспокойством, удалялись в свои спальни, спрашивая себя, не выдал ли кто-нибудь их тайну и не прикажет ли Цезарь убить их всех этой ночью. А с зарей они снова принимались за свои утомительные взаимные визиты, избегая на улицах любопытных взглядов прохожих, принимая безразличный вид лиц, делающих церемониальные визиты, стараясь даже дома не сказать ничего, что было бы услышано любопытными рабами. Особенно страдал от этих беспокойств и колебаний Брут. Если на людях у него на лице было написано спокойствие, то дома он погружался в долгое и печальное молчание; его сон был беспокоен и прерывался вздохами, причину которых Порция не могла понять. Робость, признательность и любовь вели в нем отчаянную борьбу с его упрямым, гордым стремлением показать себя героем.[906] Однако дни проходили, Рим оставался спокоен, тайна хорошо сохранялась:[907] ни Цезарь, ни его свита, по-видимому, ничего не подозревали. Одна лишь Порция в результате настойчивых вопросов узнала наконец от своего мужа страшную тайну. Мало-помалу на тайных собраниях пришли к соглашению относительно всех деталей задуманного убийства: заговорщики будут иметь под тогами кинжалы; Требоний задержит Антония на улице, заговорив с ним; Децим Брут поместит в находившемся возле курии театре Помпея нанятых им для игр гладиаторов, которые в случае нужды защитят заговорщиков. Как только Цезарь будет убит, Брут произнесет речь в сенате, объясняя мотивы убийства, и предложит восстановить республику. Наступило утро 14 марта; день казался очень долгим, но прошел без всяких происшествий. Цезарь обедал у Лепида и должен был возвратиться поздно, что указывало на полное отсутствие у него страха. Сколько взоров должны были в ту ночь наблюдать небо, чтобы видеть, не померкнут ли звезды и встанет ли солнце, которое должно было увидеть пролитие крови Цезаря и восстановление республики! Один Цезарь поздно вернувшись домой, спал, ничего не подозревая, беспокойным сном усталого и больного человека.
Утро 15 мартаЗаря 15 марта наконец взошла. Заговорщики рано собрались к портику Помпея по соседству с местом, где теперь находится Campo dei Fiori. Брут, бывший претором, вошел на трибуну и, подавляя свое волнение, спокойно начал выслушивать лиц, явившихся с жалобами. Другие заговорщики, ожидая открытия заседания, беседовали друг с другом под портиками, болтая со своими товарищами и стараясь сохранить спокойствие.[908] В театре Помпея начался спектакль, на улицах было обычное движение. Цезарь должен был прийти с минуты на минуту.
Опоздание ЦезаряНо Цезарь опаздывал, задержанный, по-видимому, нездоровьем, едва не заставившим его отменить заседание. Уже встревоженные заговорщики стали чувствовать страх и дрожать при малейшем шуме. Некий друг приблизился к Каске, одному из заговорщиков, и сказал ему смеясь: «Ты кое-что скрываешь, но Брут мне сказал все». Испуганный Каска хотел уже все открыть, когда, продолжая, тот дал ему понять, что намекает на близкую кандидатуру Каски в эдилы. Сенатор Попилий Лена, приблизившись к Бруту и Кассию, сказал им на ухо: «Вы можете иметь успех, но спешите».[909] А Цезарь все не приходил; солнце стояло уже высоко над горизонтом, было около десяти часов утра;[910] заговорщики начинали терять терпение, ожидание утомило их, и некоторые стали помышлять об измене. Кассий, наконец, решился послать Децима Брута к Цезарю, чтобы узнать, что там происходит, и привести его в курию. Децим пошел по узким улицам Марсова поля, быстро поднялся на форум и вошел в domus publica, где жил Цезарь — великий понтифик. Он нашел его твердо решившим отложить заседание ввиду нездоровья. Побуждаемый опасностью, Децим набрался подлости увлечь на смерть дружескими советами человека, который ему доверял и который на его просьбу прийти последовал за ним с закрытыми глазами.[911]
