Гертруда Кирхейзен - Женщины вокруг Наполеона
«Уполномоченный посланник при дрезденском дворе в 1816 году господин министр Фуше приютил в то время у себя личностей, изгнанных из Франции. Среди них находился один мужчина и при нем женщина, которая была беременна от него. Тогда господин посланник, зная меня еще в бытность мою во Франции и питая ко мне доверие, обратился ко мне с просьбой принять участие в этой особе и ребенке, который родится от нее. Я согласилась на это и взяла вышеупомянутую особу в свой замок Шмохтиц, когда приблизилось время ее родов. Здесь она 6 сентября 1816 года произвела на свет мальчика, который был передан акушеру доктору Бэниш в Каменце. При родах не присутствовало никого, кроме замковой экономки Шнейдер и меня. Доктор Бэниш дал ему при крещении имена Карла-Генриха и воспитывал его в течение года, после чего отвез его в Дюрренерсдорф и передал его на воспитание леснику Лодеману, тогда как поступавшие время от времени от министра Фуше деньги были передаваемы вышеозначенному воспитателю через меня. Когда же после смерти министра Фуше перестали получаться деньги на воспитание Карла-Генриха, которые еще и до этого перестали уже поступать, потому что мальчика предполагалось отправить во Францию, то я была вынуждена, уже ради доктора Бэниша, взять на себя дальнейшие заботы о мальчике и в особенности научить его какому-нибудь ремеслу. Однако, когда умер доктор Бэниш, единственный человек, могший быть моим свидетелем, и этот молодой человек достиг совершеннолетия, то он воспользовался фактом моего участия в его воспитании для того, чтобы отдать в ведение городского суда в Дрездене свое убеждение, внушенное ему окружающими, будто он рожден от меня. Он был даже вследствие законного признания допущен подтвердить под присягой свое показание. Я же еще раз торжественно объявляю все его показания ложью!.. Этот Карл-Генрих через вышеупомянутый процесс получил право сонаследования после меня».
Кроме этого Карла-Генриха, еще один человек по имени Эрнст-Людвиг-Вольф Граф заявлял претензии на наследство графини Шарлотты фон-Кильмансегг. Он утверждал, что происходит от любовной связи графини с императором Наполеоном, не имея, однако, возможности представить для этого никакого другого доказательства, кроме своего действительно поразительного сходства с французским императором. По всей вероятности, это был или просто мошенник, или помешанный, – скорее первый, потому что он пытался извлечь выгоду из чистой случайности. Впрочем, все его попытки наследовать после графини Кильмансегг или получить поддержку от французского правительства были безрезультатны. В 1864 году он добровольно покончил с жизнью, бросившись в Эльбу.
Так все теснее сплеталась легенда вокруг странной женщины, которая в течение тридцати лет жила в мрачном доме в Плауенском поместье около Дрездена. Рассказывались самые страшные истории об этом так называемом «водяном дворце», о стены парка которого разбивался дикий поток Вейсерица. У меня самой еще до сих пор живо воспоминание о том, как я маленькой девочкой ходила гулять вместе с матерью, братьями и сестрами в Плауенское поместье и как мы все смотрели с робким страхом и непреодолимым ужасом на этот неприветливый, выкрашенный желтой краской дом. Нам, детям, рассказывали, что в нем жила одна злая графиня, покинутая всеми, терзаемая угрызениями совести, невообразимо страдающая и все-таки упорно не желающая ни от кого никакого утешения. Впрочем, этот дом недолго внушал нам, детям, страх, потому что уже в 1890 году он был разрушен.
Поводом для всех этих рассказов и легенд послужил, конечно, замкнутый, эксцентричный образ жизни графини Шарлотты фон-Кильмансегг, шедший вразрез со всеми привычками и представлениями общества, потому что саксонскому народу ничего не стоит окружить таинственнейшими сказками личность, которая живет совершенно не так, как должны жить все «нормальные люди». Доведенный графиней до фанатизма культ Наполеона давал достаточно материала для создания целого романа. Ее дом на берегу Вейсерица был весь полон всевозможнейших реликвий, оставшихся от французского императора. Его портреты украшали все стены ее дома; почти каждый предмет домашней утвари, каждая мебель – все это были воспоминания о нем и его времени. Среди бесчисленных портретов его и его семьи, которыми графиня сплошь окружила себя, находилась миниатюра в дивной раме, на которой она собственноручно написала на обратной стороне: «J'ai reçu се portrait de l'Empeereur Napoléon lui-më́me en 1813». Она простирала свое обожание великого человека так далеко, что сохраняла как святыню прядь его волос, кусок паркета из его рабочего кабинета во дворце Марколини, старую сонетку, каминную вазу, печи, постельную ширму и много разных других предметов из вышеупомянутого дворца, где он жил в 1813 году. Каждое 15 августа, в день рождения Наполеона, и каждое 5 мая, в день его смерти, она неукоснительно устраивала что-то вроде поминок. В эти дни она украшала его портреты венками и цветами и оплакивала его как горячо любимого покойника, близкого и дорогого ее сердцу. Все это не преминуло, через посредство рассказов слуг графини, создать о ней в народе самые невероятные легенды, тем более что было известно, что в 1818 и 1819 годах она делала серьезные попытки освободить императора из плена, само собой разумеется, потерпевшие полную неудачу.
В лице графини Шарлотты фон-Кильмансегг одинокий пленный император имел настоящего, преданного друга, может быть, даже и сам не зная об этом. Конечно, не будь непреодолимых препятствий, она все сделала бы для того, чтобы быть около него и утешить его вместо забывшей его супруги. Но ей так и не удалось исполнить самое заветное свое желание – увидать еще раз царственного пленника, и она умерла 29 апреля 1863 года, до самой своей кончины не переставая оплакивать боготворимого ею героя. «Seule et soumise» было ее любимой поговоркой в последние годы жизни. Сколько душевных страданий и борьбы вложено в эти два короткие слова!
Лучший портрет этой сотканной из противоречий, удивительной женщины рисует нам Ганс Блюм, который в 1848 году посетил графиню Кильмансегг вместе со своей матерью, вдовой расстрелянного в Бригиттенау демократа Роберта Блюма. «Никогда я не забуду того впечатления, – рассказывает он, – которое тогда произвела на меня графиня. Никогда мне не приходилось видеть такой аристократической фигуры в таком грязном плейбейском одеянии или, выражаясь более эстетически, такой законченной идеи в такой неподходящей форме! Графиня Кильмансегг была тогда уже старухой, но не согнулась эта гордая спина под напором бурь, потрясавших Европу в течение времени более чем двух человеческих жизней и не раз круживших и ее в своем вихре. Как несокрушимая колонна прошлого, стояла она передо мной, высокая и прямая, в твердом сознании безукоризненно аристократического savoir vivre. Ее тонкие правильные черты хранили последние следы той прославленной красоты, на которую когда-то с восхищением взирал сам великий Наполеон. И если эти бесстрастные, холодные голубые глаза и эти застывшие как мрамор черты лица могли действительно скрывать тот внутренний огонь, который живо горел в письмах к моей матери, то несомненно она или необыкновенно владела зеркалом своей души, или же была одним из тех редких даже среди мужчин характеров, у которых каждый жест, каждое слово, каждый поступок носит печать внутренней необходимости, которые – сплошь сила воли и которые поэтому являются простым смертным как бы покрытыми броней непроницаемой холодности и бессердечная. Но когда вдруг – что случалось очень редко, – дремлющий огонь прорывал свою оболочку, тогда ее лицо принимало страшное выражение. Как полупотухший кратер вдруг заливает потоком лавы мирный ландшафт, когда прорывается его долго сдержанная ярость, так по ее обычно неподвижному лицу пробегал вдруг демонический огонь, судорожная, страшная работа мускулов – и вдруг ее лицо снова озарялось величественной улыбкой».
