Борис Тененбаум - Великий Наполеон
С точки зрения военного искусства, со стороны русских это было оборонительное сражение, в котором они устояли. С точки зрения французов, это было наступательное сражение, в котором они решающей победы не добились. Но даже если бы и добились, это тоже ничего не изменило бы.
Кутузов, по заключению специалистов, заученному еще в школе, «…сдал Москву, но сохранил армию…». Наполеон так и не ввел в сражение свою гвардию. Жомини своим методом «внутренних диалогов Наполеона» объясняет это решение так:
«…Победа, как бы она ни была несовершенна, должна была отворить мне врата Москвы. Как только мы овладели позициею левого фланга, я был уже уверен, что неприятель отступит в продолжение ночи. Для чего же было добровольно подвергаться опасным последствиям новой Полтавы?..»
Наполеон думал, что взятием Москвы он закончит войну. По-видимому, так сильно он не ошибался ни разу за всю его жизнь. Москва оказалась покинутой. Из нее ушло практически все ее население, в то время составлявшее около 300 тысяч человек. В совершенно поразительном единодушии все жители второй столицы России оставили свои дома и ушли – и бедные, и богатые, и неграмотные, и те, кто говорил по-французски не хуже, а иной раз и получше, чем офицеры Великой Армии.
Наполеон видел тяжелые битвы – и у Эйлау, и у Эсслинга ему приходилось сражаться с упорством и ожесточением, не меньшим, чем при Бородино.
Но ухода сотен тысяч людей из огромного города, оставленного на произвол судьбы, он не видел никогда. Это было делом беспримерным само по себе, но еще и потому, что никто ничего подобного не приказывал. Это случилось само.
VI
У Льва Николаевича Толстого было много фобий, и одной из них была его упорная неприязнь к лекарям. Даже не забираясь особенно далеко в «Смерть Ивана Ильича», можно припомнить ту же «Войну и мир»: доктор, настаивающий на осмотре больной Наташи Ростовой, представлен только что не растлителем, покушающимся на ее девичью скромность. И, понятное дело, припоминается рассуждение Толстого о том, что слуга-немец будет исправно служить и будет всем хорош, но в беде и болезни лучше старая няня, хоть и бестолковая, но родная – ну, и так далее, по тексту.
Надо сказать, что Лев Николаевич несет иногда поразительную чушь. Он набрасывается то на земства, то на железные дороги, то на патриотический подъем общества, связанный с войной за освобождение Болгарии, то на докторов, то на Шекспира, то на древних греков, которые, оказывается, были всего лишь «…маленький рабовладельческий народ…» – в общем, список длинен. Страшно вымолвить, но сказать все-таки надо. Фраза Д. Быкова, приведенная ниже, кажется мне справедливой:
«…Великий знаток человеческой и конской психологии делался титанически глуп, стоило ему заговорить о политике, судах, земельной реформе, церкви или непротивлении злу насилием…»
Не берусь судить о непротивлении злу насилием, но готов прибавить к списку Д. Быкова пару сугубо технических примеров. Скажем, когда Толстой, бывший артиллерийский как-никак офицер, в «Анне Карениной» пресерьезно бранит российское правительство за несвоевременную постройку железных дорог. На фоне Крымской войны, в которой он участвовал и которая была проиграна из-за нехватки транспортных линий между центром страны и югом, это все-таки поражает. Ну не интересуется человек предметом, ну не знает он его совершенно, но вот поучать и проповедовать «…всю правду…» не поколеблется ни на секунду.
Но вместе с тем его поразительный ум иногда прозревает то, что ни в каких учебниках не написано. Российское общество начала XIX века вовсе не было идеальным, и даже война 1812 года, породившая волну искреннего патриотизма, некоторым вещам совершенно не помешала. Вот что пишет Е.В. Тарле о состоянии снабжения русской армии, сражавшейся за Россию уже буквально на подступах к Москве:
«…Затруднения обступали Кутузова со всех сторон. Провиантские хищники просто морили голодом армию, воруя уже 100 процентов отпускаемых сумм и сваливая отсутствие сухарей на «отбитие неприятелем».
Провиантское дело было поставлено в русской армии в дни перед Бородином и во время отступления от Бородина к Москве из рук вон плохо. Солдаты питались неизвестно чем, офицеры и генералы, у которых были деньги, бывали сыты, у кого не было денег, голодали, как солдаты.
«…Наш генерал (Милорадович) не имеет сам ни гроша, и часто бывает, что он, после сильных трудов, спрашивает поесть. Но как чаще всего у нас нет ничего, то он ложится и засыпает голодный без упрека и без ропота…»
«…Голод и всякие лишения били русских солдат сильнее, чем наполеоновские пули и картечь. «Причины же умножения в армии больных должно искать в недостатке хорошей пищи и теплой одежды. До сих пор большая часть солдат носит летние панталоны, и у многих шинели сделались столь ветхи, что не могут защищать их от сырой и холодной погоды», – доносил 12/24 сентября главноуправляющий медицинской части в армии Вилье Аракчееву…»
А.П. Ермолов описывает такой случай: отступающая русская армия доходит до места, где ее должны ожидать склады фуража – сена и овса, заранее запасенные для тягловых лошадей артиллерии и для конницы. Однако на месте складов ничего нет – только угли от сожженных сенных сараев. Как это случилось? А очень просто – склады сжег подрядчик, посчитав по своим стратегическим соображениям, что иначе фураж может достаться неприятелю. Ермолов предлагал сжечь самого подрядчика. Ну, насчет «сжечь подрядчика» – это, наверное, все-таки фигура речи. Но повесить его, наверное, Ермолов бы и в самом деле не отказался. Это был чистый случай «…воровства 100 % отпущенных на армейские подряды казенных сумм...», про которые мы уже знаем из исследования Е.В. Тарле. Но нет, на розыск и расправу не было ни времени, ни административных возможностей – и некормленых лошадей погнали дальше.
То есть все вроде бы вещи знакомые: неистовое казнокрадство, и интендантам наплевать на солдат, которых обкрадывают, и никакое вторжение на все это никакого влияния не оказывает…
Однако реакция на подход французов к Москве повсюду, по всей социальной и имущественной шкале, оказалась совершенно единой – полное отторжение. Примерно как в Испании, только в Сарагосе бились чем попало, вплоть до ножей и камней, а в Москве собрались и ушли, бросив все нажитое, от хибарок и до роскошных дворцов…
И начинаешь думать, что Лев Николаевич не так уж неправ, говоря о том, что в беде предпочтительнее руки своей, старой няни, пусть и бестолковой, но родной.
И что, может быть, царь Александр Первый поступил не так уж неправильно, назначив на место честного, храброго, умного, верного России генерала Барклая де Толли другого генерала, который, может быть, был и не так хорош, но зато звался Михаилом Илларионовичем Кутузовым, на исконно русский лад.
